Ноктуарий. Театр гротеска

Но дождь вдруг полил еще сильнее, и ему пришлось нырнуть с улицы под навес. Небольшой закуток с деревянной скамейкой был открыт с одной стороны. Дождь лил с крыши прямыми водяными струями, чуть склоняемыми порывами ветра набок. Потрепанная бахрома теней шевелилась на всех трех стенах. Под навесом царил влажный запах, смешанный с чем-то еще. Какое странное место… странные тени, странный полумрак. Что-то здесь не то. Что-то плохое произошло здесь. Этот запах – так пахнет кровь.

Тусклый свет луны пал на скамейку – вся ее поверхность блестела от лаковой влаги. А на ее другом, дальнем, конце, что был почти полностью поглощен скопившимся в углу мраком, застыла чья-то фигура – согбенная, практически сложенная пополам. Фигура застонала, встрепенулась. Фигура распрямилась – и вот ее слипшиеся от крови волосы тоже заблестели в лунном свете. Она поползла по скамье к нему, оставляя за собой темные разводы, поползла медленно – а он застыл там, на другом краю скамьи, не в силах даже шелохнуться.

Где-то там, в коконе перепутанных волос, открылась пара глаз, а следом – пара губ.

– Позвольте мне сказать вам, как меня зовут… – раздался голос.

Но ему хватило и этой прелюдии. Когда фигура подалась ему навстречу, улыбаясь умиротворенно, ее бесформенные, обезображенные губы зашептали в холодеющее ухо мертвеца, отдающее последнее тепло скопившейся в нем дождевой влаге.

Секрет-насмешник

Там, где абсолютное знание отрицается, да воцарится тайна.

Тайна вдохновляет всякое начинание, тайна лежит в основе всякого мира. Она живет в развалинах древних городов, вытравляя оттуда все, кроме себя самой, – и даже тени под весомым давлением ее атмосферы задыхаются и меркнут. Иные развалины, как известно, обретают в своей дряхлости высокий религиозный статус – и тогда их упадку начинают поклоняться. Проседающие древние колонны сбрасывают с себя бремя, перестают играть роль опор и безмятежно высятся над обломками сводов. Резные образы богов и животных погружены в извечное замешательство, их некогда совершенные формы побиты временем и изрыты трещинами, их смысл утрачен. Кости, очищенные от плоти, открыто братаются с камнями и пылью, освобожденные от обязанностей жизни.

Действительно, на что еще молиться некрополю, как не на нечто уничтожающее? На что-то, что либо взаправду искореняет жизнь, либо надежно маскирует ее, пришивает к ее лицу маску тени или вуаль блеклого света. Впрочем, подобные маскировочные старания, что решают лишь вопрос формы, могут легко пойти прахом – вторжение жизненных сил по-прежнему угрожает руинам некоторых городов. Жизнь может прийти в разных обличьях, но результат будет всегда один – новое рождение.

Перед ним, быть может, грянет внезапная тьма – она окутает мертвый город, и под ее покровом яркие вспышки электрического света создадут видимость движения. Или же тончайший туман снизойдет на руины и проскользнет в каждую трещину, каждый разлом. А может, ничего подобного не произойдет – ничего такого, что можно будет засвидетельствовать; все равно в итоге что-то вдруг зашевелится там, где долгие-долгие годы не было даже малейшего движения. И тогда покажется, что старые камни стряхнули сон, а скелеты нарушили тишину стонами живых. Сну придет конец, и руины возродятся в новой ипостаси.

Источник этого грядущего воскресения может остаться неизвестным, и суть его да будет скрыта в самых непостижимых глубинах мироздания. Однако известно, что ни одна сила никогда не встанет на пути этого таинственного создателя новых миров, так же как ни один мир не сможет сохранять свое величие вечно. Пустота может иметь облик, но то – всего-навсего маска, лишенная души. Ничего иного не позволено маске, кроме как с ходом времен сползти с того, на чем она держится. Таково одно из основных правил нашей странной безграничной Вселенной: оно позволяет мирам цвести, но всякий цвет да познает увядание.

Ибо там, где тайна служит фундаментом, – воздвигнуть можно лишь руины. Всякое возводимое на такой основе строение втайне рушится с самого начала под влиянием той чудной силы, что не поделится своей сутью ни с одной живой душой. Но странно даже не это, а тот факт, что эта же сила, неспособная долго выносить сотворенный ею же упадок, обрушится на какие-нибудь предлежащие руины, нарушая их сон и вдыхая в них жизнь. И упадок воскреснет сызнова, в новом виде: декорации будут воздвигнуты на иную сцену, оживут лица, нарисованные на мертвых актерах, задвигаются тела, будто подвешенные на нитях незримого кукольника.

И секрет этой силы мы никогда не разгадаем – слишком уж она от нас далека. И мир по-прежнему будет казаться живущим собственной жизнью, а жители его – маршировать сквозь ужас.

Ужас бессмертный, неизменный, прошедший множество роковых испытаний – и доказавший за собой право на пускай тайное, но ничем не оспоримое отцовство всех этих воскрешенных жильцов воскрешенных миров.

Задача без решения