Номах. Искры большого пожара

Схватил ближайшего пацаненка, в белой, как лист бумаги, рубашонке и с яркими, как незабудки, глазами, и подбросил вверх. Высоко-высоко, в такие дали, где было лишь солнце, стрижи да жаворонки. Ребенок раскинул, будто в полете, руки, задохнувшись открывшимся простором. В глаза ему ударила распахнувшаяся степная воля, перевитая лентами рек, окропленная пятнами перелесков, разбитая ветвистыми оврагами и накрытая синей невесомостью неба…

Проводы

– Натаха, проспали! – Колька заполошно подскочил на кровати, ничего не соображая и видя только залитую ярким, как цветок одуванчика, светом хату.

Наташка, всклокоченная, с сонным рубчиком от подушки поперек щеки, подскочила следом за ним.

– Куда проспали? Чего несешь, куролес?

– В войску я поступил! В войску! Забыла? Эх ты, колода!

Невысокий, плотный, как чурбачок, Колька прыгал на одной ноге, силясь попасть в штанину и никак не попадая.

– Да пропади ты!.. – по-детски капризно крикнул он и, не удержавшись, с размаху грохнулся об пол.

– Убился? – подлетела к нему Натаха.

– Потылком ударился, – сообщил муж, растирая ушибленное место.

Конопатое, скуластое, с острым подбородком лицо Натахи смотрело испуганно.

– Больно, Коляк?

– Щекотно! – крикнул он на нее тонким голоском. – Поесть собери! Выступаем скоро. Это ж войско. Никто меня одного ждать не будет.

– Я щас.

Натаха, как была в белой ночной рубахе, едва доходящей до смешных костлявых коленок, метнулась к печке, где с вечера стоял чугун с картохами.

– Да соли, соли не забудь! – напомнил муж, вставая.

– Сделаем, Коляк. Я разве не понимаю? Еда без соли как конь без воли. Без снега не зима, без соли не еда, – приговаривала она, мечась по хате и колотя пятками по деревянному полу.

– И сала! Был там шматочек приготовлен.

– Помню. Все как надысь договаривались. Проспали, это надо!.. Я отродясь не просыпала, а тут на тебе. Вот стыдобушка…

– Все ты! – продолжая одеваться, выговаривал ей Коляка. – Давай в «люблю» играть да давай. Вот всю ночь и проигрались.

Натаха, тощая, как палка, с торчащими во все стороны волосами, захохотала, прикрыв рот.

– До петухов ведь, Коль. До третьих! – с трудом произнесла она и присела от смеха на пол.

Николай застыл на полдороге с незатянутым ремешком в руках, помолчал, вспоминая, и сам стал смеяться вслед за женой.

– Ага! Давай да давай…

Вскоре он уселся рядом с Натальей, не в силах стоять.

– Я… говорю, светает уж… а ты…

– А я… давай…

– Уже окошко… все красное стало… – запрокинув голову к потолку, смеялся он.

– А я… опять…

– А ты… опять…

– Под тобой, Коляк… лавка, и та плясать будет…

– Так это ж ты… меня раззадорила… ты…

– А я не думала… что так-то выйдет…

– Как выйдет?..

– Да что понравится… так – то…

Они в изнеможении упали на пол и хохотали до слез, до сведенных животов. Стекла звенели от их голосов, пол гудел.

– Ой, уморил… ой, мамочки…

– Я что… все ты…

Отдуваясь и вздрагивая от последних приливов смеха, насилу угомонились.

– Натаха, я ж опаздываю, тудыть твою печку!

И они снова заметались по дому, суматошно и бестолково собирая Николая на войну.

– Коляк? – окликнула его Наталья, завязывая узелок с солью.

– Чо?

– А тебя там точно не убьют?

– Кого? Меня? Нет, – как о чем-то давно решенном заявил он.

– А бабы гутарят, убить могут, прям легко.

– Ты баб меньше слушай. Видела мое ружжо-то?

– Видала.

– Как влуплю, все будто сливы попадают.

– Ты глупый, что ли? – фыркнула Натаха, ощупывая тугой, как репка, узелок. – У тебя одного там ружжо будет? Белые тоже, поди, не палками воюют.

Колька, не слыша ничего, в восторге подлетел к ней, поцеловал в щеку.

– Натаха!

Обнял, закачал из стороны в сторону.

– Куда им против нас! Видала, армия наша какая? Задавим и не заметим, – и тут спохватился: – Не опоздать бы только. Где шинель моя? – Он поднял перед собой выданную вчера шинель. – Видала, какая! Ох, шинелка ты, шинелка… – пропел, натягивая ее на себя.

– Куда ж ты, чудо, ее напяливаешь? Лето на дворе.

– Не лето, – строго одернул ее Коляка. – Май – не лето. А надеваю, потому форма. Положено так.

Натаха закончила собирать еду, увязала в узелок.

– Ну, раз положено…

– Тут, Натах, строго. Армия. – Он поднял вверх палец. – С армией не шути.

Натаха, присмирев и проникнувшись ответственностью момента, пригладила веник своих волос, вручила узелок Николаю.

– Нешто я дура, не понимаю, – пробормотала в сторону.

Николай, нахмурив брови, кивнул.

– Фуражка – то моя где?

Они вместе оглянулись по сторонам в поисках выданного накануне вместе с шинелью головного убора.

– Тут вчера была, на лавке, – растерянно произнесла Наталья.

– Сам знаю, что была. Теперь где?

Натаха прошлась по хате, то и дело пригибаясь и заглядывая то под лавку, то под кровать, то под стол.

– Теперь не знаю, где…

– Что, опять, как дратву анадысь, мыши съели? – крикнул Николай.

– Да не могли они, – успокаивающе произнесла Наталья. – То дратва, а то шапка. Тем более за одну ночь-то…

– Нет, Натаха, в дому у нас порядка! Никакого нет! Где фуражка? – в отчаянии, чуть не плача, выкрикнул он. – Меня вчера как бойца обрядили. Поскольку бедняки мы, шинелку выдали, фуражку, винтовку. Где, Натаха, фуражка?