Номер 16

Эйприл все так же по диагонали просматривала рассуждения Майлза об искусстве, останавливаясь на тех местах, где о Хессене сообщалось что-нибудь конкретное. И из того немногого, что было сказано о художнике, вырисовывался портрет человека вспыльчивого, неприятного, болезненно мстительного, совершенно равнодушного к переживаниям других. Постоянно упоминалось о его несдержанном темпераменте, описывалось, как он рвал те немногие дружеские связи, которые имел до войны.

Хессен пребывал в глубокой депрессии еще до того, как без обвинения и суда был заключен в карцер Брикстонской тюрьмы по предписанию 18б. Автор предполагал, что у художника еще до ареста развилась биполярная болезнь, из-за которой он сделался «обессиленным апатичным параноиком, вероятно проявляющим признаки шизофрении и мании величия».

Знакомый художника, скульптор Бостон Мэйз, уверял, что Хессен совсем не мог спать и в его лице было что-то мертвенное. Он часто разговаривал сам с собой на глазах у всех, забывая о том, что он не один. Он отличался невероятной рассеянностью, отстраненностью и забывчивостью. «Разум, дергающий за привязь».

В некоторых мемуарах упоминалось о том, как по-глупому Хессен пытался приобщиться к енохианской и черной магии. Однако, если оставить в стороне лихорадочные попытки художника обрести эзотерическое знание, а также философские и политические статейки, какие Хессен сочинял в тридцатые (и какие навсегда подорвали его репутацию), Майлз Батлер честно признавал, что ему не от чего оттолкнуться, кроме как от сохранившихся рисунков. Поэтому-то он и пытался их расшифровать.

«Работа Хессена была идиосинкразическим и глубоко личным исследованием внутреннего видения, чем-то таким, на что он потратил всю свою взрослую жизнь. В студенческие годы он готовился к этому, занимаясь философией, а затем исследуя экстремальные политические доктрины, пока не понял, что ответы, которых он добивается, лежат вовсе не в области идеологии или верований. Философия и горячечное увлечение фашизмом были, по мнению Хессена, всего лишь сосудами, стоявшими где-то рядом с Вихрем, они были способом приблизиться к нему, симптомами, подготовительным этапом. И только через искусство и погружение в оккультные ритуалы Хессен и смог подойти к пониманию собственного видения мира.

Вихрь был для него тем местом, где, по собственному убеждению Хессена, он обязательно окажется после жизни: истинным и окончательным пунктом назначения человеческого сознания, жуткой, лишенной света, вращающейся вечностью, которая постепенно разлагает душу на фрагменты; по сути непрекращающимся кошмаром, где индивид никак не может повлиять на процесс своего неизбежного распада. Личность, воспоминания превращаются в ошметки, и под конец сознание в силах замечать только страх, боль, непонимание, ощущение загнанности в ловушку, потерянность и одиночество. То есть по сути – ад. Паранормальные явления представляют собой всего-навсего последние судороги потерянных душ, которые пытаются вернуться к жизни на краю Вихря, туда, где стены, отделяющие их мир от нашего, тоньше и проницаемее всего».

В следующей главе рассказывалось об одержимости Хессена смертью. Он был убежден, что его единственный шанс расшифровать смысл существования – изучить процесс умирания.

«…когда человеческое сознание понимает, что настал конец, его диалог с обреченным обрывается.

Яснее всего можно увидеть то, что происходит после жизни, на самый короткий миг, в посмертной маске, в выражении лица покойника, особенно если открыты глаза. Глаза позволяют нам немного приблизиться к материи, что мы называем душой, и к тому месту, куда она ускользает. Именно в глазах умирающего я впервые увидел Вихрь.

И то, чем мы сумеем стать при жизни в самых сокровенных глубинах себя, и определяет наше положение в следующем существовании».

Из всей этой галиматьи получалось, что Хессен был убежден в наличии некоего дуализма, подобно Фрейду и Юнгу, но только на более мистическом и зловещем уровне.

«Из своих исследований психических феноменов в двадцатые и изучения людей, обладающих способностью говорить на разных языках, Хессен заключил, что существует как минимум два „я“, которые постоянно присутствуют и живут в одном теле. То из них, что видно всему миру, и называется личностью, в лучшем случае – искаженный образ, примерная копия, созданная нами самими по необходимости, для того, чтобы выжить. Но когда этот образ исчезает – либо в момент смерти, либо в приступе помешательства или в любом другом состоянии измененного сознания, а чаще всего во сне, – можно заметить промельк другого „я“.