Номер 19

– Нет. Нет, конечно!

Глеб вновь готов нагрубить, но вместо этого наклоном головы еще раз приглашает задержанных к столу.

– Тогда что, на фиг?

– Она хочет отсудить сына. Уже собирает документы.

– Ого, на фиг.

– Да. Там все непросто. И вообще, это не твое… не наше дело.

Хулиганы подходят к столу сержанта. Стоят, переглядываются, ждут дальнейших распоряжений. Глеб одобрительно кивает задержанным и показывает, мол, все правильно делаете, теперь присаживайтесь.

– Мое дело… не мое. И что? Мне, на фиг, не легче. Почему я должен делать чужую работу? Какая тут, на фиг, солидарность?

– Не переживай. Будет у тебя ситуация, он в долгу не останется. Никто из нас не останется.

Сержант недовольно подвигает папку с бумагами, косится то на задержанных, то на коллегу с чашкой.

– А заполнять как? От его имени или от себя?

Сержант бережно развязывает узелок на папке.

– Пиши от Владимира.

Сержант причмокивает, качает головой и начинает заполнять бланк. Убирает ручку, пытается что-то вспомнить и смеется.

– А как, на фиг, его полностью?

– Петров Владимир Олегович. Ну ты даешь.

Сержант пожимает плечами и на всякий случай сокращенно помечает в своем блокноте.

– А время?

– Да ё-моё, поставь часов одиннадцать.

Глеб оставляет чашку на подоконнике, подхватывает свою сумку и выходит из кабинета.

– Ну, что, хулиганы? Сознаемся. Что, на фиг, натворили? – Сержант тяжело выдыхает и принимается опрашивать.

– Ничего, – раздается ему в ответ.

– Ничего, на фиг?

Ничего-ничего, думает Глеб, слегка приподнимает уголок и закрывает за собой дверь. Сегодня молодой выручит нас, завтра мы его.

На выкрашенных в синий стенах развешаны ориентировки. Глеб проходит мимо кабинета следователя, спускается на первый этаж. Он точно знает, где искать своего друга. Наверняка тот засел внизу, в курилке, в самом углу, в густом дыму, в одинокой надежде прокурить свою грусть.

Глеб идет поддержать.

Идет не с пустыми руками. В сумке спрятана бутылка коньяка, подарок от благодарной женщины, которой Глеб только что помог высвободить глупого сына из цепких лап Фемиды. Не самый дорогой коньяк, но в планах все равно было приберечь его на особый случай.

Видимо, этот особый случай настал.

Была еще мысль захватить рюмки, но незаметно забраться в тумбочку, тем более с догадливым коллегой в комнате, задача не из простых. Придется как в старые добрые, из горла.

По запаху не трудно догадаться, где в этом здании принято дымить.

Под лестницей, рядом с пыльной, закрашенной десятью слоями краски, вечно холодной чугунной батареей, спрятался небольшой вход. Человеку среднего роста пройти внутрь, не задев лбом проем, невозможно. А с ростом Владимира приходится щемиться согнувшись в три погибели.

Глеб проверяет на месте ли сигареты и привычно, слегка пригнувшись, чтобы случайно не удариться, проходит внутрь.

В курилке дымно, не продохнуть.

Владимир сидит задумчивый на скамейке возле урны с забытым окурком в пальцах.

– Дай.

Глеб садится рядом и показывает пальцем жест, будто чиркает зажигалкой. У него есть спички, но он специально просит огонька, чтобы как-то расшевелить друга.

Друзья молча выкуривают по сигарете.

Следом по второй.

Глеб, ни слова не говоря и не глядя по сторонам, достает и откупоривает коньяк. Запрокидывает голову, делает долгий звонкий глоток, морщится и так же, не глядя, передает напиток другу. Владимир отпивает горькое содержимое и в полной тишине возвращает бутылку обратно.

Сигарета.

Глоток.

Молчание.

Рассматривание плитки на стене.

Сигарета.

Глоток.

Так продолжается до тех пор, пока жидкость в бутылке не опускается ниже уровня этикетки.

– Что? – нарушает тишину Глеб. – Рассказывай.

Они вместе смотрят на клубы дыма и слушают рев проезжающих где-то за окном машин.

– Крот, что случилось? – повторяет вопрос Глеб.

Лишь когда речь заходит о чем-то действительно серьезном, он называет своего друга не по имени. Возможно, чтобы как-то разрядить обстановку, зовет Владимира прилипшей к тому с детства кличкой. Кротом его прозвали из-за плохого зрения. В то время Владимир носил очки, единственный со двора. И когда во время игры мячом их случайно разбили, его традиционное и обидное «Очкалуп» сменило еще более обидное «Крот».

– Не молчи. Расскажи, может, я могу чем…

– Она забирает сына. И больше не вернется.

Бутылка коньяка делает почетный круг между друзьями.

– Понимаю.

– Понимаю? Да что ты понимаешь? У тебя и жены никогда не было. О детях вообще молчу. Понимает он…

Глеб пропускает мимо ушей слова расстроенного друга. Это он не со зла. В нем говорят печаль и выпитое. Он сейчас не в том состоянии, чтобы следить за языком.

– Ладно.

Глеб говорит и проглатывает коньяк вместе со своей обидой. На то, наверное, и нужны друзья. На то, чтобы в нужный момент оказаться рядом, выслушать и суметь промолчать. Хотя Глебу есть что возразить. Мало того, ему есть чем в ответ уколоть. Но зачем? Это не та ситуация, чтоб подливать масло.

– Ты обиделся?

Глеб мотает головой, одновременно морщась от напитка и отвечая на вопрос другу.

– Ну не обижайся. Видишь… Несу пьяный бред.

Глеб пожимает плечами.