Выслушав приговор, он ничего не сказал. Джон был из тех, кому кажется, будто вещи существуют, только если их назвать. Не исключено, что удастся выздороветь, впрыскивая себе соответствующие дозы умолчания. По правде говоря, он не хотел, чтобы окружающие сводили его самого к его болезни. Стоит объявить, что у тебя рак, и с этого момента люди только рак и видят. Врач не проявил оптимизма; от шести до восьми месяцев максимум. Через несколько недель Джон уже чувствовал, что в теле словно множатся ожоги. Ему пришлось уйти на больничный. В свой последний рабочий день он покинул съемочную площадку, так никому ничего и не сказав. Он оставил позади съемки «Реальной любви», прекрасной романтической комедии; еще одно, финальное несовпадение.
В скором времени Джон не сможет заниматься Мартином. Сын будет расти уже без него; мысль была непереносима. Но выхода не оставалось: надо позвонить Жанне и предупредить ее. На мгновение он вообразил, что она вернется к нему; пусть из жалости, он согласен. Она была потрясена известием, что-то пролепетала, потом постаралась настроиться на практический лад:
– Это ведь лечится, какая-нибудь рентгенотерапия…
– Слишком поздно…
И Джон тихо заплакал в телефонную трубку. Наконец разделив с кем-то ужасную реальность, он почувствовал, как внутри что-то оборвалось. Следует поговорить с Мартином: впереди масса организационных дел. Жанна не может забрать сына в Париж, оторвав от отца. Значит, переехать придется ей. Понадобится несколько дней, чтобы все устроить, но да, она вернется в Лондон. Она попыталась найти слова утешения, сама едва сдерживая рыдания.
Мартин видел, что отец стал быстро задыхаться, что кашель его усилился, но Джон продолжал твердить:
Они пошли за какими-то покупками в индийский магазинчик «Night and Delhi»[35]
, расположенный на углу их улицы, и там Джону стало плохо. Мартин увидел, как отец внезапно рухнул на пол. Эта картина врезалась ему в память. В голове у него она немедленно соединилась со зрелищем рушащихся нью-йоркских башен-близнецов, уничтоженных несколькими месяцами раньше. Позже он был не способен объяснить себе, почему связал два события, личное и общечеловеческое; однако возникал именно этот образ – немыслимого падения. Мартин кинулся к отцу. Джон, остававшийся в сознании, попытался улыбнуться; улыбка из детского набора для создания иллюзий. Но уже невозможно было делать вид, что все в порядке. Всего минутой раньше еще сохранялись остатки видимости. Они ходили вдоль полок, и Джон сказал сыну:– Не забудь взять свои любимые йогурты…
Да, это была последняя фраза, которую он произнес, перед тем как упасть; последняя фраза из нормальной жизни.
Мартин держал отца за руку. Бакалейщик-индиец, которого они прекрасно знали, принес стакан воды, но быстро сообразил, что этого недостаточно. Необходимо вызвать помощь. С нездоровым любопытством, смешанным с сочувствием, клиенты сбились в кучу вокруг лежащего на полу человека. Женщина стала щупать ему пульс, сказала, что она врач, потом замолчала. Бросила на Мартина беглый взгляд, погладила по волосам; спросила, в какой школе он учится, мальчик вежливо ответил. Через несколько минут у дверей магазинчика затормозила «скорая». Оттуда вылезли два фельдшера и устремились к Джону. Они задали ему несколько вопросов, ответы были едва слышны. Различить можно было только слабое «мой сын…». Тогда один из фельдшеров повернулся к Мартину и спросил:
– Это твой папа?
Тот кивнул, и мужчина предложил отойти в сторонку и поговорить. Ребенок не хотел покидать отца, и фельдшер его успокоил:
– Ты же видишь, мой коллега прекрасно о нем позаботится. Он очень внимательный.
– …
– Мы ненадолго отойдем. Все будет хорошо…
Он выдал несколько успокаивающих фраз, чтобы подготовить следующий этап:
– Мы увезем твоего папу, чтобы провести обследование. Просто для проверки, ничего серьезного. Кто-нибудь может за тобой прийти?
– Я не знаю.
– А где твоя мама?
– В Париже.
– Так, понятно. А какой-нибудь другой член семьи может прийти?
– Нет, у нас здесь никого нет.
– А какой-нибудь школьный друг? Мы могли бы позвонить его родителям…
– Я не знаю…