Нонкина любовь

И пока он пил, по залу пронесся тот шум восклицаний и шопота, которым члены кооператива встречали характеристику каждой бригады. Петру казалось, что так шумят лишь потому, что сейчас будут говорить о его бригаде, что докладчик выкрикнул «третья бригада» как-то намеренно громко и с издевкой. Показалось также, что все приготовились слушать с большим вниманием то, что председатель скажет о нем и о его бригаде. Пока докладчик сделал несколько глотков, в голове у Петра пронеслось множество тревожных мыслей. Указав положительные и отрицательные стороны работы третьей бригады, Марко Велков скажет: «Товарищи, руководство кооператива и партийная группа ведут упорную борьбу не только за трудовые успехи членов кооператива, но и за их высокую мораль. Недавно Петр Пинтезов разошелся с женой. Весь коллектив должен помочь своим товарищам, должен убедить их помириться, зажить по-старому». Как забавно будет людям «помогать» ему вернуть свое семейное счастье! Будут задавать разные вопросы, копаться в его душе. А вдруг Нонка встанет и расскажет все как было! Петр не видел Нонки, но ни на миг его не покидало чувство, что она здесь. Сейчас она огорчена и обижена, вдруг расскажет все с начала до конца, выскажет все, что ее мучило, она ведь наивна, верит в коллектив, как малое дитя. И люди всему поверят, потому что уважают ее. Нет, лучше уйти, бежать отсюда.

— Третья бригада плохо справилась с работой, — продолжал докладчик. Организация труда и дисциплина были не на высоте. Хорошо работала бригада только до апреля, пока бригадиром был Петр Пинтезов.

— Раз человек хорошо работал, зачем с должности сняли? — крикнул кто-то из середины зала, и многие подхватили: «Верно, верно, за что человека наказали?»

— За хлопок!

— Так он же был прав!

Марко Велков приложил палец к строке, на которой остановился, и ответил:

— Имейте терпение, дойдем и до этого.

Он опять склонился над докладом и, сказав несколько слов о работе бригады, начал давать характеристику Петру: работящий, способный, справедливый, но иногда все по-своему делает, знать ничего не хочет…

Присутствующие оглядывались, глазами искали Петра. Ему стало душно. Ворот рубашки врезался в шею и душил его, он весь вспотел. Зал поплыл у него перед глазами. «Что со мной! — подумал он. — Неловко ведь, люди могут заметить. Человек ничего плохого не говорит обо мне». И он снова потерял способность видеть и слышать. Прошло довольно много времени. Вдруг все хором заговорили, заскрипели стульями, зашумели.

— Перерыв!

Как гора свалилась с плеч. В дверях он столкнулся с кем-то, оба взглянули друг на друга — дядя Коля, Нонкин отец. Петр невольно кивнул головой, глупо ухмыльнулся. Дядя Коля посмотрел на него сурово и отвернулся. По этому холодному взгляду Петр понял: ненавидят его Нонкины родные, видеть его не желают. Он вышел на улицу, где нетерпеливые курильщики оживленно обсуждали доклад председателя. Петр, не решаясь подойти к ним, отошел в сторону. Ему неловко было показываться людям на глаза, никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким. Немного поколебавшись, пошел вниз по улице, но, не пройдя и полдороги, увидел женщину с коромыслом через плечо. Это была Нонка. Он узнал ее по походке и красной косынке. Она шла с опущенной головой, легко и быстро. Одной рукой она придерживала коромысло, другой свободно размахивала. Все ясней становились черты ее лица — глаза, брови, губы; ее черные глаза, прежде смотревшие на него открыто и ясно, с глубокой любовью; ее смуглый лоб с изогнутыми бровями; алые губы, шептавшие ему слова любви. Петр остановился посреди улицы, стал ждать ее. Нонка шла, не замечая его. Только, подойдя вплотную, подняла глаза, взглянула на него и сделала шаг в сторону, как бы желая пройти мимо. Петр схватил коромысло.

— Постой, куда это ты торопишься?

Она втянула голову в плечи, стала будто меньше ростом, побледнела, губы вздрагивали, как у испуганного ребенка. И рука, которой она держала коромысло, дрожала.

— Ну что? Довольна теперь? — сказал Петр, смотря на ее побледневшее лицо.

Нонка молча отвела глаза в сторону.

— Что ж, довольна, что сбежала от мужа и опозорила его на все село? — спросил Петр, и в его голосе прозвучали нотки раздражения и уязвленной гордости.

Он думал, что при встрече с ним Нонка заплачет, раскаиваясь в своем поступке. Но она молчала. Глаза ее были сухи, а на лице, немного смущенном, была твердая решимость. Это выражение решимости еще сильней задело его самолюбие, и он, вместо того, чтобы говорить совершенно спокойно и самому раскаяться во всем, сказал обиженным голосом, в котором звучала неприязнь:

— Обманулся я в тебе! Ты оказалась легкомысленной, ветреной женщиной!

Он ожидал, что после этих слов Нонка, с покорностью любящей женщины, молча возьмет его за руку и пойдет вслед за ним. Но она посмотрела ему прямо в глаза и побледневшими губами прошептала тихо и твердо и, как ему показалось, холодно и отчужденно:

— И я обманулась в тебе!

И пошла.