Подземелье. Низкие потолки. Тихая беседа. Меня — печать — помещают в центр пола, изрисованного охристыми линиями. Пять белых плащей, один тёмный…
Фигуры бесшумно скользят вдоль стен, занимая места, будто готовясь начать общий танец. Я — ось… нет, я — нить. От моего сознания остаётся уже очень мало, и с каждой песчинкой в мировых часах всё меньше… Тишина невыносима. Времени больше не существует.
Вспышка интереса: тёмная фигура начинает петь. Я всё ещё не понимаю ни слова, но слышу, что пение фальшиво. Печати нет дела до хрипов и повизгиваний: наконец-то в мире происходит то, что касается её напрямую. Она терпеливо ждёт.
— Ипос…
Слово звучит громко, повторенное всеми шестью практиками сразу.
— Ипос…
Печать отзывается, теплеет, и я чувствую, как оживает её собственный голос — неслышный, но болезненно реальный. Она поёт, обращаясь к тому, кто должен прийти.
— Ипос!
Я — уже не нить, лишь тонкое волоконце мысли… и оно рвётся.
Я рвусь.
— Ипос!!
— Что?.. Эй, Нетус? Ты здесь?
Встряхнувшись, я выронил рисунок. Ветер мгновенно подхватил его и вынес за пределы Триангулума, чуть смазав один из солевых углов. Терри, обеспокоенно глядевший на меня, весь покрылся потом, а жилы у него на висках вздулись так сильно, что стали видны даже подслеповатому мне.
— Вырубай контур, — прокашлял я и окончательно испоганил ритуальный узор собственным телом. Низкая вибрация резервуаров стихла мгновением раньше.
— Ты как? — осторожно поинтересовался Терри, не приближаясь ко мне — наверное, ему не хотелось наступать на едва остывший Триангулум.
— Порядок, — отозвался я и чихнул: взметнувшаяся соль забилась в ноздри.
До «порядка», разумеется, было далеко. Ноги снова меня не держали, но хотя бы чувствовали траву и простыню — следовательно, оклемаюсь через непродолжительное время. По крайней мере, моему телу хватило сил не лежать ничком, а вполне себе ровно усесться. Пальцы сами нашли сигаретную пачку и злобно скомкали — она была пуста. Чёрт.
— Ты чего такое сейчас проорал? Я чуть контроль не потерял.
— То, зачем я всё это устроил. Извини, что так нагрузил.
— Да брось ты.
Терри поднялся, и я видел: он врёт не хуже меня. Его пошатывало, а жилистая рука шарила у пояса — там, где раньше находилась плоская фляга. Сейчас она отсутствовала — видать, он оставил её в трейлере.
— Спасибо, мистер Макферсон.
— За что?
— Идиотский вопрос.
Возможно, следовало поумерить свою дурацкую резкость, но я не мог. Если уж в здравом уме эта задача была для меня непосильной, то сейчас, когда мои мозги ещё не полностью всплыли со дна чужой памяти, не стоило даже пробовать.
— Ты, чёрт подери, мог отбрехаться. Я прошу о вещах, в которых нет ни малейшей выгоды ни для кого, кроме меня, но ты зачем-то интересуешься, что я при этом чувствую, и мне страшно хочется ответить честно, хотя это не должно тебя волновать.
Терри Макферсон нашарил оброненную флягу в траве чуть поодаль и приложился к ней, а затем вернул своё внимание мне.
— Что-то ещё, парень?
— Вы с Милли — два сапога пара. Я вас обоих не понимаю. Почему вам не наплевать? Почему она отвезла меня не в больницу, а сюда? Почему ты со мной возишься?!
Слова выходили толчками, как кровь из разорванной артерии. Странное, колючее ощущение поселилось на мёрзнущих щеках, и я невольно поднял руку, чтобы его стереть. На костяшках пальцев остался чуть влажный след.
Самоучка, тем временем, продолжал хлебать из своей фляги мелкими глотками. Его лицо чуть покраснело.
— Я же говорил: ты не в себе, — хрипло произнёс Терри, возвращая опустевший сосуд на пояс. — Всё сказал? Или ещё остались вопросы?
— …Откуда-нибудь поблизости можно позвонить?
— Автомат у большого шлагбаума, пешим ходом минут десять. — Самоучка махнул рукой в сторону городской черты. — В твоём состоянии — двадцать, если не потеряешься. Сделай милость, как пойдёшь обратно — захвати пожрать, а то сил уже нет никаких.
Шмыгая носом, я заставил себя подняться. От стыда и беспричинной злости хотелось бежать — далеко и не оглядываясь. К счастью, такой возможности у меня не было, но гордыни хватало, чтобы хоть немного держать лицо.
— Ботинки надень, — каркнул Терри, скрываясь в трейлере. — Холодно же.
— Не надену, — прошипел я ему вслед.
Глава тридцать шестая. Марс в Тельце
Мирные склоны под зеленоватым северным небом устилал снег, который не холодил ни рук, ни лица. Последний пройденный дольмен недавно скрылся за очередной вершиной, но ритм не смолкал. Леви уже настолько привыкла жить мелодиями, что иногда закрывала уставшие глаза и шла так, на слух.
Здесь было очень мало звёзд, а на горизонте в направлении следующего дольмена разливалось что-то, похожее на рассвет — будто ещё несколько секунд, и из-за чёрной линии холмов вынырнет яркий краешек солнца. Но послушница и её странный спутник с кайманом на плече шли по снегу уже порядочное время, а утро так и не наступило. Очередная иллюзия Ноо.