Нора, или Гори, Осло, гори

Оказавшись там в первый раз, я не могла поверить, что Эмиль действительно так живет – в комнате с одним большим окном, высоким потолком, аккуратно заправленной кроватью, раковиной и стеной, выложенной плиткой до середины, с крошечной прихожей. У него было два заполненных книжных шкафа, репродукция Мунка на стене (а также зловещий постер с Тинтином в рамке за стеклом) – и, в общем, все. Есть, принимать душ и срать полагалось в общих помещениях, выходящих в коридор. Дверь в туалет примерно на тридцать сантиметров не доставала до пола, как в старинных салунах. Мне хотелось спросить: «Ты правда живешь тут?» и «Это выше моего понимания, но скажи почему?». Мне удалось удержать язык за зубами. Но я до сих пор пребываю в недоумении. Зачем этот молчаливый, относительно закрытый, амбициозный и слегка раздражительный мужчина жил с кучей двадцатилетних гуляк? Я так и не нашла ответа на этот вопрос. Думаю, Эмиль считал, что это самое практичное – и к тому же экономное – решение.

Вернемся к тому мартовскому дню, к капающим крышам Копенгагена, первым приметам весны на серых клумбах. Мы с Эмилем ели бутерброды с сыром, поскольку датский стиль жизни предполагает в любой ситуации есть ржаной хлеб и сыр. И ничего больше. Эмилю не нужны были ни джем, ни масло. Его земляки считали это нормальной едой. Мы были одни в кухне, что случалось не часто. Эмиль долго молчал, рассеянно жуя свой бледный сыр «Эдамер». Наконец я спросила, о чем он думает. Он смутился. Здесь надо сказать, что Эмиль не был умелым соблазнителем. На год моложе меня, высокий и долговязый, с бледной кожей, симметричными чертами лица и красиво очерченным ртом, он писал стихи про страусов и крокусы, мечтательные и образные. «Husk jeg er en krokus»[6], – эта строчка из стихотворения часто приходила мне на ум при взгляде на автора.

Крокус тем не менее был заядлым курильщиком, и, доев бутерброды, мы вышли на балкон, чтобы он подымил. Эмиль обвел взглядом набережную, Кристиансхавн, спиральную башню и сказал:

– Там на кухне ты спросила, о чем я думаю… Я думаю, что люблю тебя.

У него горели щеки. Я ощутила их тепло под моими ладонями.

– И, – спросил он после того, как мы поцеловались, – мы теперь kærester?

Я ответила, что да, и он сказал:

– Я перееду в Стокгольм.

Занавес.

Казалось, именно об этом я всегда мечтала: чтобы какой-то человек ставил меня на первое место, первее всего остального в жизни. Мне нравились и последствия этого выбора: нам предстояло жить в одном городе. Внешние проявления были столь же важны, как и внутренние. Символы, как пишет Агнета Плейель, не плоды фантазии.

СИМВОЛЫ
но как проститься с человеком?
A DIEU.
Как отрезать еще живую часть самой себя?
МУЖЕСТВЕННОСТЬ И ЧЕСТНОСТЬ.

Когда Эмиль сказал, что планирует переехать в Стокгольм, меня переполняло ощущение радости и значимости, легкое и простое, словно пузырики от шампанского в носу, и в то же время теплое и надежное, словно натопленная кафельная печь. Только много позже я поняла, как крепко наши отношения повязаны разлуками. Эмиль собирался переехать в конце августа, а весне и лету – где мы находились в тот момент – предстояло стать чередой прощаний на вокзалах, автобусных станциях, по телефону. Каждый раз, уезжая из Копенгагена, я испытывала необъяснимое, безграничное горе. Я выплакала все глаза, пока мы ожидали поезд в Стокгольм на 26-й платформе. Было мучительно смотреть, как состав покидает город и здания с улицами превращаются в далекие кулисы. Самой ужасной была остановка в Каструпе. Радость, которую я испытывала, проезжая аэропорт на пути в Копенгаген, теперь швыряли мне в лицо. Давали понять, что счастье временно, а разлука вечна. Новость о переезде Эмиля была огромным облегчением. Она означала, что мне больше не надо будет отрезать еще живую часть самой себя.

Но после короткого облегчения пришли сомнения. Внезапно мне вспомнилось, что Эмиль собирался переехать и в Осло тоже. Если бы они с Норой не расстались, сегодня он находился бы в Осло. Жил бы в норвежском общежитии, ходил с мечтательным взором вдоль улицы Карла-Юхана, возможно, в toppluva – норвежской спортивной шапке. Судя по всему, мысли о переезде в другие скандинавские столицы давались ему легко. Может, его манила перспектива большого нордического турне.

Эмиль все отрицал.

– Я переезжаю в Стокгольм, потому что действительно хочу быть с тобой, – уверял он.

– Но ты ведь мог сейчас быть в Осло, – упрямилась я.

– Не думаю, что у наших с Норой отношений было будущее. Ничего бы не получилось.