Норби

Очнулся он от яркого света — луч фонаря бил в прямо в глаза. Боль не ушла, но стихла, только очень сильно давило в висках. Луч исчез, затем вновь скользнул по камере. И — никого, свет словно жил своей собственной жизнью. Наконец, рядом проступила знакомая тень. Швед? Но откуда у него фонарик?

Ладонь вновь коснулась плеча, словно торопя. Бывший гимназист попытался встать, но рука потянула вниз, усадила. Луч фонаря между тем плясал где-то у входа. Доброволец Земоловский повернулся. Обитая железом дверь открыта настежь, из коридора сочится желтый электрический огонь.

И тут что-то изменилось. Звуки! Из коридора донесся жалобный плач, затем чей-то голос негромко произнес по-немецки:

— Не двигайтесь! Очень тугая затычка. Сейчас.

Оказывается, одно ухо уже слышало. То ли пробка выпала сама, то ли швед ловко ее вынул.

Вторая! Ухо отозвалось легкой болью, и он облегчено вздохнул. Мир снова стал прежним, даже луч фонаря исчез. Но дверь камеры открыта!

— Пойдемте, — рука шведа потянула за плечо. — Времени мало.

* * *

Плакал охранник, сидя на полу возле дверей. Ладони прижаты к ушам, взгляд пуст и безумен. Рядом еще один, но этот мертв, лежит в луже крови. Кто-то очень постарался.

Кто бы ты ни был, спасибо!

Доброволец Земоловский нагнулся над трупом, расстегнул кобуру. «Тульский-Токарев»! Рядом с ним — связка ключей. Пригодится!

— Скорее, скорее, — торопил швед. — Надеюсь, стрелять не придется.

Луч фонаря мелькнул в нескольких шагах, обозначая дорогу. Бывший гимназист решил пока не удивляться. Потом! Есть данность — тюрьму взяли штурмом, у него в руке — русский пистолет, а фонарик указывает путь.

Вперед!

Он нагнал шведа, и они пошли рядом. Останавливались у камер, бывший гимназист отпирал замок, Стурсон-Сторлсон терпеливо ждал.

— Не успеют, — заметил он возле дверей последней камеры. — Слишком сильный удар. Вы думали, у вас в ушах были простые резинки? И все равно не уберегло.

Луч появился уже на ступеньках железной лестницы. Нетерпеливо дернулся, указывая вперед. Но тут снизу загрохотали шаги. Один из охранников все-таки остался на ногах. Сейчас он появится.

Доброволец Земоловский выбросил руку с пистолетом вперед, согнул в локте. Но стрелять не пришлось, впереди, в нескольких метрах, что-то негромко хлопнуло — и тут же послышался грохот. Путь был свободен.

Тело охранника лежало внизу, рядом с карабином. Швед задержался на миг, покачал головой, но ничего не сказал.

Двор прошли спокойно, но возле самых ворот раздался первый выстрел. Пуля ударила в булыжник, высекая нестойкие искры. Бывший гимназист обернулся, пытаясь найти стрелка, но швед потянул его дальше.

— Сюда!

Ворота заперты, но открыта калитка. Еще одна пуля ударила у самых ног.

* * *

На улице горели фонари, и луч-проводник он заметил не сразу. Вначале — мотоцикл, большой, черный, с коляской. Луч рядом, скользит по асфальту.

Пули ударили вновь, и бывший гимназист поспешил вперед. Металл коляски был еще теплым. Он хотел усадить туда шведа, запоздало пожалев, что не догадался взять карабин, но тут его толкнули в плечо.

— Вы — в коляску, — приказали из пустоты. — Профессор плохо стреляет.

Он подчинился без слов, отметив, что голос — женский. Прыгнул на сидение, наскоро проверил оружие. Из калитки уже выбегал охранник с карабином наизготовку.

— Тох! То-тох!

Резко запахло порохом. Доброволец Земоловский зло усмехнулся. Один есть. Следующего давай!

Не успел. Мотоцикл, взревев мотором, рванул с места.

4

— Мы узнали! Мы все узнали, мсье! — перебивая друг друга, заспешили мальчишки.

Чтобы усилить энтузиазм, я выдал каждому по монетке. Мелочи наменял в баре полный карман.

— Мадемуазель Лулу приехала две недели назад. У нее был с собой большой чемодан и сумка. Не на такси приехала, ее большой автомобиль подвез.

— Очень дорогой, такие даже на центральных улицах нечасто увидишь.

Наверняка братья, один слегка постарше, в кепке, у второго, что поменьше, волосы торчком. Два голодных попугайчика, прилетевшие поклевать зернышек. Пусть клюют, не жалко! Я выдал еще по монете.

— Она вообще не приезжая, ее тут раньше видели.

Монетка!

— Квартиру сняла, а квартира, кстати, дорогая, ее мсье Фаро сдает, а он скупердяй известный. Целый год квартира пустой стояла.

Клюй, попугайчик, клюй!

Птички гнездились неподалеку от «Старого Жозефа». Не бездельничали, пытаясь торговать старыми мятыми открытками с красотами Парижа. Для затравки я прикупил сразу три, затем объяснил правила — и отправил попугайчиков в свободный полет. Управились за два часа.

— С парнями ее видели.

— С американцами, которые в «Этуаль Солитэр» живут. Сначала с одним, потом с другим. Она, мадемуазель Лулу, для них особую песню поет, на американском языке, когда они в «Старый Жозеф» приходят.

— Песня. Песня называется. В общем, про Лили она.

— «Лили Марлен»? — удивился я, позвенев мелочью на ладони. Глаза мальчишек вспыхнули огоньками.

— Не-е-е! Другая, не про бошей.

— Лили. Лили Обзавес! Точно!