Норд, норд и немного вест

Ответа не последовало. Петрович вошёл – Маша лежала на постели в той же одежде, в которой пришла вчера с работы, свернувшись калачиком и глядя в стену. Петрович пододвинул стул и сел. Покашлял – ноль реакции.

– Ты на работу-то чего не пошла? А лежишь чего? Плохо тебе? Может доктора позвать? Или что теперь: всю жизнь лежать будешь? Нет, ты полежи, раз надо, дело-то такое, мать, я понимаю. Сам не раз… это… ну, в общем… терял. Но то на войне всё было и там не так, там привыкаешь и просто ждёшь своей очереди, а тут, да… кто бы мог этого ждать…

– Петрович… – Маша зачем-то шептала.

– Тут я, ну, говорю же…

– Егорку покорми…

– Да покормил уже, что я, без понятия совсем по-твоему?

– Спасибо тебе, Петрович…

– Ты это, – Петрович встал, подтянул одеяло и накрыл им Машу, – лежи, короче, если что – зови. И, знаешь что, ты вот не ревела, я слышал, а зря. Не держи в себе – легче будет… ну… ладно… пошёл, значит, я… Лежи.

С этим надо было что-то делать, но что – пока было неясно. «Ладно, – подумал Петрович, – подождём удара, а там будем подстраиваться!». Ужасно хотелось выпить, но, судя по всему, придётся терпеть.

Миша пришёл к обеду (Маша из комнаты так и не выходила), переоделся у Петровича и взялся за дверь. Когда уже заканчивал, из комнаты вышла Маша, и Миша узнал её не сразу: бледная, растрёпанная с блуждающим взглядом и в помятой одежде – она была не очень похожа на ту, вчерашнюю, которую он увидел на улице. И не сказать, что выглядела прямо вот намного хуже (особенно если ты помнил, как она выглядела вчера), но какое-то безумие будто поселилось в ней и выглядывало наружу, отталкивая от себя со страшной силой. Маша, выйдя, растерялась: со спины Миша в тельняшке и брюках был не прямо как две капли воды, но похож на Славу, да и не то, что офицеры, а и просто молодые мужчины давно не бывали в их доме и вот на днях был Слава, а теперь – он. И Маша на миг всполошилась, растерялась, и злость за глупую шутку, вместе с отчаянной радостью, колыхнулись где-то внутри и ринулись к глазам и к горлу, а потом Миша обернулся, как-то неловко попытался улыбнуться, как-то неуклюже кивнул и наваждение схлынуло, как и не было его, и тоненькая ниточка внутри неё, на которой висела надежда неизвестно на что, звонко лопнула, больно ударив внутри, и слёзы вдруг хлынули потоками, – не больно, не стыдно, не обидно, а просто потекли. Маша захлопнула дверь, Миша вернулся к работе. «Надо же как-то утешить, что-то сказать, приободрить, – думал Миша, – может, даже надавить на то, что Славе бы этого не понравилось, что он бы этого не хотел, а хотел бы только радости для неё, только счастья, но, блядь, какое же это будет враньё! Слава подолгу сидел с её фотографией, разговаривал с ней во сне и уж точно не хотел лежать на дне и желать ей оттуда счастья. «Ну почему не я, чёрт, насколько бы это было легче!»

– А ты рукастый! – сказал из-за спины Петрович, неизвестно как там появившийся. – Можешь шабашить, пока в отпуске.

– Я и не то ещё могу, я же этот, как его, профессионал.

– Ага. Ясно-понятно, что не труба на бане. Пойдёшь сейчас?

– Пойду.

– И что?

– И ничего. Просто пойду.

– А пойдём-ка по стакану, если не брезгуешь с пролетариатом.

– А пойдём. Если и брезгую, то потерплю.

– Слушай, – Петрович занюхал первую рукавом, – а у тебя планы там какие на отпуск грандиозные?

«Вот неделю назад, буквально, были», – подумал Миша.

– Да нет. Никаких. Похожу тут… по городу. Съезжу, может, куда. Наливай, чего ты ждёшь-то? Второго пришествия?

– Ты бы знаешь чего… помог тут мне.

– Я?

– Ну.

– С чем?

– С ними, – и Петрович кивнул головой в сторону кухонной двери.

– С ними-то как я тебе помогу?

– Не знаю, у тебя же высшее образование, а не у меня, вот ты и подумай. Но смотри: вот Маша с твоего прошлого прихода из комнаты не выходила, но тишина была, а теперь – слышишь (оба прислушались): ревёт. Значит и до завтра не выйдет, а Егорку надо бы в садик отвести, он сегодня целый день в квартире просидел. Да и к ней на работу сходить бы надо – объяснить ситуацию, а то, знаешь, слёзы-то высохнут и жизнь надо будет продолжать, а как, без работы-то?

– Ну, в принципе, могу, да. Объясни мне, где садик и её работа, всё организую. Я с людьми разговаривать умею.

– Это я вижу. А сегодня?

– А что сегодня?

– Макароны с тушёнкой у нас и шаром покати. Ну полбулки ещё есть, ты в магазин бы сходил, что ли, и Егорку с собой взял – проветрить его.

– Я с детьми не очень как-то… не умею.

– Да ты не ссы – он же не грудной, титьку ему давать не надо, да и Егорка парень самостоятельный, за тобой ещё присмотрит.

– Ну давай тогда по третьей, и мы двинем!

– А остальное? – Петрович показал бутылку.

– А остальное – потом! Я же не могу с ребёнком по улице пьяный ходить!

– Тоже верно. Ну… давай… не чокаясь.

Егорку надо было одеть – не вести же его на улицу в колготах и рубашке. Петрович осторожно зашёл в комнату Маши – она не обратила на это никакого внимания, но плакать стала тише, даже не плакала, а лежала и всхлипывала.