Норд, норд и немного вест

– Машка, это я… ой, Маша, простите старческий маразм, я тут кое-что… взять надо. Ты лежи-лежи, я аккуратно, это по делу, не переживай. Я тут… сейчас… секундочку… а, ну вот… всё… пошёл-пошёл…

Своих детей Петрович никогда не растил, чужих всё время не то, что прямо избегал, но старался держаться в стороне от бытовой составляющей. Миша в этих делах тоже был подкован слабо, да, к тому же и не на все копыта – только и помнил, как его самого одевали, хорошо ещё, что мода с тех пор не сильно изменилась. Кое-как они снарядили Егорку и обрадованные тому, что уже и полдела сделали, отправились на прогулку.

– Вы там смотрите на дороге внимательно только! – крикнул им вслед Петрович.

– Да не маленькие! – ответил Егорка, а Миша промолчал, потому что хотел сказать то же самое, но успел только открыть рот.

Едва Петрович захлопнул дверь «Дерзят ещё!» из своей комнаты выскочила Маша:

– Где Егорка? Петрович, я же… на тебя… я…

– Спокойно, Маша, они с Мишей пошли в магазин и прогуляться, тебе не о чем волноваться.

Петрович неумело и робко, как хрустальную вазу, приобнял Машу за плечи, заглянул в глаза (красные, опухшие и когда-то карие, а теперь и не поймёшь какого цвета):

– Успокойся… деточка (на слове «деточка» он споткнулся), всё будет хорошо, поверь мне.

Маша неожиданно, резко обняла Петровича, уткнулась ему в плечо и заплакала громко и некрасиво.

– Ну-ну, деточка, ну-ну… поплачь, оно, дело такое, нужное, поплачь…

* * *

– А ты Славу давно знаешь? – Егорка шёл, стараясь шагать широко, рядом с Мишей, крепко держа его за руку.

– Очень давно. Лет десять уже, закадычные мы с ним дружки.

– А что такое закадычные?

– Это не разлей вода (а вода-то и разлила – тут же дошло до Миши, но виду он не показал). И в горе мы с ним, и в радости, и делимся друг с другом всем. Вот всё у нас общее (говорить о Славе в прошедшем времени Миша ещё не научился).

– Хорошо вам.

– Да.

– А он же папа мой?

– Кто?

– Ну Слава.

– Слушай, ну да, выходит, как и папа был бы, если бы вот не случилось…такое…

– Он умер?

– Да, Егорка, умер.

– Заболел?

– Можно и так сказать. Но ты не грусти, знаешь, он бы не хотел, чтоб ты грустил (врать Егорке было отчего-то легче), он бы хотел, чтоб ты радовался жизни и приключениям и свою маму чтоб поддерживал. Ты теперь старший мужчина в семье – на кого ей опереться теперь?

– Он хороший был, – вздохнул Егорка, – и всё равно мне грустно.

– И мне, Егорка, грустно, и маме твоей грустно, но что поделаешь: жизнь, Егорка, штука такая, не всегда весёлая.

– А ей теперь всегда будет грустно? А мне?

– Нет, не всегда, навсегда ничего не бывает, и грусть тоже пройдёт.

– А сейчас кажется, что нет.

– И мне кажется, что нет, но, вот увидишь, пройдёт.

– А ты не обманываешь?

– Я? Я никогда не обманываю, тем более детей. А не хочешь ли ты мороженого, например? Не то, чтобы помогает от грусти, но и не мешает же ей?

– Я не знаю, мне, наверное, нельзя, я же ещё не обедал.

– Дело поправимое – вон столовая, пойдём по котлете ударим, да и делов!

– А зачем нам ударять по котлетам?

– Съедим, значит, это просто выражение такое.

– Взрослое?

– Да нет, обычное.

– Смешно звучит. А меня не наругают, если я так скажу?

– Нет, что ты! Ну так как, насчёт котлет, а потом мороженого?

В столовой по причине буднего дня и времени далеко за обед посетителей почти не было. Миша быстро провёл ревизию блюд (а за годы учёбы в военном училище и службы уж что-что, а нравиться поварихам он научился и исполнял это всегда филигранно) и от первого решено было отказаться – взяли макарон с сыром, тефтели и по компоту. Салат? Нет, сказал Миша, капусту оставим парнокопытным, а мы, хищники, предпочитаем мясо. Ну и макароны. Мороженое решили есть в парке на лавочке – и Егорка больше кислорода получит, и Миша по нормальному солнышку истосковался. Ели мороженое и кормили припасённым из столовой куском хлеба голубей, Егорка расспрашивал про морскую службу – всё никак не мог решить, кем он станет, когда вырастет: космонавтом, пожарным или моряком, и Миша охотно поддержал эти его выборы профессий, но настаивал, что моряком всё-таки лучше всего. Они уже съели мороженое, а голуби склевали весь хлеб и топтались вокруг, нагло заглядывая в глаза, а Миша всё перечислял преимущества, загибая пальцы, а, когда они заканчивались, разгибал и загибал их вновь и выходило, что, как ни крути, а нет более достойного занятия для такого красивого и умного мальчика, как Егорка в будущей его жизни. Потом они ещё погуляли, и Миша вслух удивлялся, как в такого маленького Егорку помещается столько много вопросов, а про себя думал, что дети, оказывается, не так уж и страшны и неудобны, как он думал раньше, и, мало того, что общаться с Егоркой оказалось приятно, но ещё он впервые с момента гибели Славы смог отвлечься от бесконечных мыслей об одном и том же, об одном и том же, но с разных сторон и смог думать об этом отвлечённо.