Норд, норд и немного вест

И потом Маша так и чувствовала за спиной своей, почти вплотную и чуть справа, ту тень: чувствовала, как она дышит ей в затылок, как неуклюже топает по асфальту и как пытается заглянуть ей в лицо, чтоб проверить всё ли в порядке и на месте ли потухший взгляд, стоят ли в глазах слёзы и нет ли на лице улыбки. Осваивалась, тварь.

Бродили так они почти что до вечера и, перед тем, как забирать Егорку, Маша зашла домой – занести сумки с продуктами и всем, что она накупила, всем, что попадалось ей под руку и казалось нужным. Петрович был трезв и ждал её.

– Пришла? Ну хорошо. Как у тебя? Отпросилась в отпуск? А за Егоркой сама пойдёшь или мне сходить? – засыпал он её вопросами, помогая нести сумки на кухню.

– А откуда у нас всё это? – спросила Маша про шницеля, консервы и пельмени в холодильнике.

– Это? Это Миша вчера в магазин сходил, я просил его.

– Мы же должны с ним рассчитаться.

– Не думаю, Маша. А это что ты купила? Тёрку?

– Да, я подумала, что нам нужна.

– Так у нас же есть, смотри, – вот. Две штуки. Ну, не пропадёт, правильно, а спичек-то теперь и до третьего пришествия хватит. И соли. Так что ты – сама в садик? Сходить с тобой? Я рядом не пойду, позорить не буду, ты не переживай.

– Петрович. Вот ты старый уже, а такой дурак бываешь. Именно о том, чтоб ты меня не позорил, я только и думаю день и ночь. Жди нас, вон шницелей нажарь, Егорка их любит, а мы скоро будем. А молоко-то у нас есть?

– Есть. Вот Миша вчера купил, а вот ты сегодня.

– Значит завтра все кашу есть будем, чтоб не прокисло. Готовься.

– Вот ты мне не угрожай только! Я, знаешь, воробей-то подстреленный, меня кашей не проймёшь.

– И кефир у нас тоже есть, – крикнул он ей уже вдогонку, – и булка! Всё у нас есть, ничего больше не покупай, слышишь?

Слышу, хотела сказать Маша, но не сказала – к чему тратить силы, если её ещё ждёт ночь без сна, да, пожалуй, что и не одна и силы пригодятся.

Часть II

Миша почти не выходил из дома – сбегает в магазины или ещё по какому поручению мамы и сидит в своей комнате: то старые фотографии смотрит, то книги читает, то просто в окно смотрит. Когда мама спрашивала его почему так, он отшучивался и Вилену Тимофеевну почти не пугало это его состояние – он был с ней, как обычно, учтив, в себе не замыкался и общался охотно, только держался чуть более отстранённо, чем раньше. И это, с одной стороны, было хорошо для неё (много времени проводила с сыном), но, с другой стороны, помня обычные его отпуска, когда чуть не раз в неделю он приводил знакомить с ней свою новую «вот точно уже будущую жену», всё-таки тревожило не на шутку.

– Мишенька, – постучалась она к нему в дверь, – можно? Я бельё постельное поменять.

– Мам, да и так можно, что ты как маленькая, повод какой-то всё ищешь: позавчера же бельё меняла.

– Я не как маленькая, а как воспитанная интеллигентная женщина! Пойдём, Миша, чаю попьём?

– А давай здесь, я сейчас на столе уберусь, тут вид из окна лучше.

– Эх, не зря папа себе эту комнату под кабинет выделил.

Комната была не самой большой, но из-за высоких потолков могла показаться и огромной. Солидный письменный стол, основательный, с двумя тумбами (теперь таких уже и не делают) стоял в комнате прямо посередине и, сразу видно, – был здесь главным. Большое окно выходило в соседний двор, в скверик с тополями, а из мебели, кроме стола, был только небольшой диван (на котором Миша и спал) с огромной картой мира на стене над ним и книжные шкафы от пола и до потолка, в которых за стеклом жили теперь не только книги, но и Мишины модели кораблей, собирал которые он с детства. Да и сейчас, иногда, клеил или мастерил сам.

Миша аккуратно сложил по стопкам разложенные на столе фотографии и какие-то свои записи, всё убрал в коробки и поставил в шкаф, потом помог маме с чашками и чайником.

– Поужинать, может, хочешь?

– Да нет, мама, обедали же недавно.

– Ну, как знаешь, тебе сахара сколько? Вот я что спросить у тебя хочу, только ты не обижайся на меня, будь так добр – ты отчего из дома не выходишь почти, сидишь тут днями и ночами, уж не в монастырь ли собираешься?

– Мам, ну скажешь тоже! Просто не хочется, настроения нет.

– А как же твои вечные романы, Миша? Я мама, и ты меня стесняешься, я понимаю, но я же вижу, что вот ты бегал день и ночь, как в горячке, за каждой юбкой и я, хоть и женщина, но гордилась даже тобой: какой ты у меня и красавец, и умница, и как легко сходишься, да, чего уж там, ещё легче расходишься со своими пассиями, а тут – как подменили тебя.

– Да надоело, мама. Вот честно, хочешь верь, а хочешь – нет, но скучно от этого и даже думать об этом скучно. Всё одно и то же и всё кончается ничем, а тут, видишь как: вот жизнь она есть, а вот ветерок дунул и нет её. Чего-то другого хочется, чего-то большего. Не слишком я высокопарен?

– В меру, вполне в меру…

В прихожей зазвонил телефон.

– Я возьму, – Вилена Тимофеевна вышла, – Миша, тебя!

– Алло.

– Миша, ты?

– Я, а вы кто?

– Не узнал? Такие вы, нынче, с глаз долой – из сердца вон.

– Петрович? Ты?

– А, вспомнил-таки! Слушай, я же по делу тебе звоню, давай без предисловий. Ты чем занимаешься вообще?