Норд, норд и немного вест

Едва Миша выскочил из квартиры, Вилена Тимофеевна подошла к окну в обеденной зале (так она называла комнату с камином) и прижалась лбом к стеклу, ожидая, когда он выйдет из парадной. Маша подошла и встала рядом за компанию.

– Вот он, – увидела Мишин силуэт Вилена Тимофеевна, – бежит, мой орёл! А как бежит-то, да? Как бежит!

– Он мне вчера предложение сделал, – неожиданно сказала Маша и тут же прикусила губу, пожалев, что сказала это.

– Какое? – уточнила Вилена Тимофеевна. – То самое, о котором я думаю?

– Не важно, я так, не подумав, сказала, давайте не будем об этом?

– Давайте не будем.

Показалось Маше или голос Вилены Тимофеевны стал заметно холоднее? Мысль эта не давала Маше покоя, и она исподтишка следила за Мишиной мамой: когда они ели голубцы, обильно поливая их сметаной и посыпая чёрным перцем из маленькой стальной мельнички, когда лепили потом все вместе пельмени, и Егорка от старания высовывал язык, но пельмени у него выходили всё равно кособоконькие, но все хвалили его и поощряли за такие старания, и потом, когда все пили чай у камина. Но ничего необычного не заметила: Вилена Тимофеевна так же явно рада была их присутствию в доме, а если и испытывала какие-то неудобства от тех Машиных слов, то старательно это скрывала.

И Маша через два-три дня совсем уже и забыла об этом и не вспомнила бы вовсе, если бы однажды, заглянув в кухню, не увидела, как Миша с мамой о чём-то оживлённо спорят вполголоса. Слов было не разобрать, но Вилена Тимофеевна повернулась к ней на мгновение и во взгляде её были какие-то злость и отчаяние и ещё что-то, чего Маша уже не разобрала, но сразу вспомнила те свои слова и, немедленно развернувшись, бросилась собирать вещи. «Мы здесь чужие, – лихорадочно думала она, – мы здесь совсем не нужны и нас терпят только из вежливости!».

– Маша? – вошла Вилена Тимофеевна. – А ты что делаешь?

– Собираюсь. Нам пора, я понимаю, мы уже злоупотребляем вашим гостеприимством и… ну вот всё остальное тоже.

– Что остальное?

– То, о чём я вам сказала, сами знаете, я вас понимаю, да…

– Так. Стоп. Маша, я не буду тебя отговаривать или уговаривать, но, прошу тебя, оставь свои вещи, присядь вот сюда, на диван и дай мне пятнадцать минут, хорошо? А потом делай всё, что тебе кажется правильным. Договорились? Вот и чудненько, садись – я сейчас вернусь.

Вернулась она минут через семь и несла на подносе две чашки.

– Подвинь-ка вон тот столик к дивану. Вот так, да. Давай чаю выпьем и потом собирайся.

– Он пахнет… алкоголем.

– Было бы удивительно, если бы не пах – я по рюмке коньяка в чашки влила.

С минуту или две посидели молча.

– Ну давай, Маша, рассказывай.

– Так а что рассказывать? И так же всё понятно, правда?

– Я так рада за тебя, что тебе всё понятно, но, Маша, давай по делу, без всех этих пустых слов, прошу тебя. Я филолог, я, знаешь, сколько пустых слов за всю свою жизнь наслушалась? Столько воды не выпила, сколько услышала. Пей чаёк-то, пей. И рассказывай.

– Я… честно, да? (Вилена Тимофеевна кивнула). Я как взгляд ваш увидела, так сразу всё и поняла. Я и раньше об этом думала, но так, знаете, не конкретно, а тут… я понимаю вас, знаете…

– Какой взгляд, Маша?

– Ну вот, когда вы с Мишей спорили и я вошла.

– Так, то есть обстоятельства ты правильно описываешь: мы спорили с Мишей. Что за взгляд ты увидела?

– Какой-то злой, холодный. Простите.

– Прощаю. А почему ты приняла его на свой счёт?

– А на чей же?

– Ну, если я спорила с Мишей и обернулась к тебе на миг, то почему выражение моего лица ты посчитала адресованным именно тебе?

– Я же чужая для вас, да ещё и Егорка у меня, он же не ваш внук… я не знаю…

– А я – знаю. Между нами сейчас давай, да? Я отчитывала Мишу за то, что он неожиданно сделался таким нерешительным. Я же вижу, что он к тебе неравнодушен, но ведёт себя, как чурбан неотёсанный, он же дотронуться до тебя боится, будто ты из дутого стекла сделана, не ухаживает никак, ведёт себя, как брат, вот братом и останется, – видала я такое и не раз, что я и пыталась ему втемяшить. А что Егорка не мой внук, так что с того?

– Ну… как…

– Ну так. Вот жили бы вы с Мишей, допустим, так почём мне знать, что ваш ребёнок – мой внук? Нет, ну ты не красней, раз мы откровенничаем и я тут в роли Мегеры, так давай уж до конца, чтоб все точки над «ё» расставить сразу. А вдруг у вас там сосед красивый или у тебя дружок какой на стороне завёлся – ну вот почём мне знать? Думаешь, что это самое важное? Ну так заведёте ещё одного, двоих, троих, не заведёте ни одного, какая разница? Миша! (обернулась она в сторону кухни) А принеси нам ещё чаю, будь так любезен!

– А что у вас тут происходит? Всё нормально? – Миша принёс заварочный чайник и чайник с кипятком.

Маша сидела с красным лицом и прятала от него взгляд, мама его была подчёркнуто спокойна.

– Михаил, это наши женские разговоры, тебя они не касаются.

– Ой ли не касаются?

– Если и касаются, то участия твоего не требуют. А коньяк ты почему не захватил? Вот, Маша, в этом все мужчины: попроси их чаю подать, так только чай и принесут! Как с ними вот нам приходится страдать, да?