Ближе к концу семестра ему пришлось выступить перед группой с докладом по «Смерти Артура», пока он говорил, руки дрожали и он не мог оторвать глаза от распечатки и посмотреть, слушают его или нет. Голос несколько раз срывался, ему казалось, что если бы он не сидел, а стоял, то просто грохнулся бы на пол. Только потом ему сказали, что доклад произвел сильное впечатление. Один из одногруппников даже назвал его в лицо гением, хотя и довольно презрительным тоном, как будто гений – это что-то не вполне порядочное. На курсе всем было известно, что Коннелл получил максимальный балл по всем дисциплинам, кроме одной, ему нравится, что его держат за интеллектуала, хотя бы потому, что это делает отношения с другими понятнее. Ему нравится, когда кто-то пытается вспомнить имя автора или название книги, и он тут же их приводит, не чтобы покрасоваться, а лишь потому, что помнит. Ему нравится, когда Марианна говорит друзьям – а у них отцы судьи и министры и за спиной особые, страшно дорогие школы, – что «вряд ли им когда встретится» человек умнее Коннелла.
А ты, Коннелл? – говорит Пегги.
Он не слушал и в ответ может сказать одно: чего?
Тебя привлекает возможность иметь нескольких партнерш? – говорит она.
Он смотрит на нее. Лицо у нее настороженное.
Э-э, говорит он. Не знаю. В каком смысле?
Ты никогда не воображал, что у тебя собственный гарем? – говорит Пегги. Я думала, всех мужчин посещает такая фантазия.
А, ясно. Вообще-то нет.
Ну, может, хотя бы две, говорит Пегги.
Чего две – женщины?
Пегги смотрит на Марианну и хитровато хихикает. Марианна безмятежно пьет воду.
Если хочешь, можем попробовать, говорит Пегги.
Погоди, не понял, говорит Коннелл. Что попробовать?
Ну, как там это называется. Групповой секс типа.
А, говорит он. И смеется над собственной глупостью. Точно, говорит он. Прости, не въехал. Еще раз складывает этикетку, не зная, что еще добавить. Упустил мысль, добавляет он. У него не получится. Он даже не спрашивает себя, понравится ему или нет, у него просто не получится. Почему-то – почему, он и сам себе не может объяснить, – ему кажется, что он, возможно, смог бы трахнуть Пегги на глазах у Марианны, хотя ему было бы неловко и, наверное, неприятно. Но в чем он уверен полностью, так это в том, что ничего не сможет сделать с Марианной на глазах у Пегги, или кого-то из ее друзей, или вообще кого бы то ни было. От одной мысли ему делается муторно и стыдно. Он сам этого в себе не понимает. Дело в том, что если в их отношения с Марианной встрянет Пегги или кто-то еще, внутри у него что-то рухнет, часть его личности, для которой у него нет названия, – он никогда даже и не пытался ее нащупать. Он еще раз сворачивает мокрую этикетку – она теперь совсем крошечная, плотно сложенная. Гм, говорит он.
Ну нет, говорит Марианна. Я ведь застенчивая. Я умру.
Пегги говорит: правда? Говорит милым, заинтересованным голосом, как будто обсуждать Марианнину застенчивость ей так же интересно, как и участвовать в групповухе. Коннелл старается не выказать облегчения.
У меня куча комплексов, говорит Марианна. Я невротичка.
Пегги делает дежурный женский комплимент Марианниной внешности и спрашивает, какие именно у нее комплексы.
Марианна пощипывает нижнюю губу. Ну, я считаю, что меня не за что любить. Есть во мне что-то непривлекательное, отталкивающее… какая-то холодность. Она взмахивает длинной тонкой рукой, показывая, что это приблизительный, а не точный смысл.
Я тебе не верю, говорит Пегги. А ты чувствуешь ее холодность?
Коннелл кашляет и говорит: нет.
Пегги с Марианной продолжают разговаривать, а он катает сложенную этикетку между пальцами и нервничает.
На этой неделе Марианна на пару дней уехала домой, вчера вечером вернулась в Дублин, какая-то притихшая. Они вместе посмотрели в ее квартире «Шербурские зонтики». Под конец Марианна расплакалась, но отвернулась, чтобы он не заметил. Коннелла это встревожило. Да, концовка у фильма довольно грустная, но о чем там плакать, он все-таки не понял. У тебя все хорошо? – сказал он. Она кивнула, пряча лицо – он видел на ее шее белую выпуклую мышцу.
Эй, сказал он. Ну чего ты расклеилась?
Она покачала головой, не поворачиваясь. Он пошел налить ей чашку чая, а когда вернулся, она больше не плакала. Он коснулся ее волос, она ответила слабой улыбкой. Одна из героинь фильма неожиданно забеременела, и Коннелл попытался вспомнить, когда у Марианны в последний раз были месячные. Чем дольше он про это думал, тем длиннее казался срок. Под конец, впав в панику, он спросил: эй, ты, надеюсь, не беременна? Марианна рассмеялась. Он успокоился.
Нет, сказала она. Сегодня утром началось.
Ага. Ладно, с этим порядок.
А если бы забеременела, ты бы что?
Он улыбнулся, вдохнул через рот. Все зависит от того, чего ты сама хочешь, сказал он.
Знаешь, было бы некоторое искушение оставить ребенка. Но я бы с тобой так не поступила, не переживай.
Правда? И какого рода искушение? Прости, если вопрос неделикатный.