Нормальные люди

Мысль о Рождестве приводит за собой мысль о Каррикли – гирляндах фонариков на Главной улице, сияющем изнутри Санта-Клаусе в окне винного магазина – механическая рука двигается в скованном, заученном приветствии. В городской аптеке висят снежинки из фольги. Дверь в мясную лавку открывается и закрывается, голоса на углу улицы. Ночью на церковной парковке стелется туман от дыхания множества посетителей. Вечерний Фоксфилд, дома тихие, как спящие коты, окна горят ярко. Елка в гостиной у Коннелла – вся в колючей мишуре, мебель раздвинули, чтобы освободить для нее место, звучит громкий, радостный смех. Он сказал: жалко, что не повидаемся. Без тебя все будет не то, написал он. Она почувствовала себя глупо и едва не заплакала. Теперь жизнь у нее такая выхолощенная, без всякой красоты.

Сними, наверное, это, говорит теперь Лукас.

И показывает на лифчик. Она заводит руки за спину, расстегивает застежку, стряхивает лямки с плеч. Отбрасывает лифчик из кадра. Лукас делает несколько снимков, опускает фотоаппарат пониже, придвигает чуть ближе, продолжает. Марианна неотрывно смотрит в окно. Наконец затвор перестает щелкать, она поворачивается. Лукас открывает ящик стола. Достает оттуда моток плотной черной ленты из грубого хлопка или льна.

Что это? – говорит Марианна.

Ты знаешь, что это.

Слушай, не начинай.

Но Лукас, не обращая внимания, начинает разматывать ленту. Марианна чувствует, как кости тяжелеют в теле, – знакомое ощущение. От тяжести не пошевелиться. Она молча вытягивает руки перед собой, соединив локти. Хорошо, говорит он. Крепко обматывает их лентой, встав на колени. Запястья у нее тонкие, но лента ложится так плотно, что из-под нее слегка выпирают складки. Ей это кажется уродством, она инстинктивно отворачивается обратно к окну. Очень хорошо, говорит он. Возвращается к фотоаппарату. Щелкает затвор. Она закрывает глаза, он велит их открыть. Она устала. Что-то внутри тела все сильнее и сильнее тянет вниз, к полу, к центру земли. Когда она поднимает глаза, Лукас разматывает еще одну ленту.

Нет, говорит она.

Да не заводись.

Я не хочу.

Я знаю, говорит он.

И снова встает на колени. Она отводит назад голову, избегая его прикосновений, а он быстро опускает ладонь ей на горло. Этот жест ее не пугает, но лишает последних сил – теперь она не может ни двигаться, ни говорить. Подбородок безвольно падает вперед. Она так устала делать усилия и уклоняться, когда гораздо проще сдаться. Он слегка сжимает ей горло, она кашляет. А потом, без слов, он ее отпускает. Снова берет ленту, завязывает ей глаза. Дыхание ее делается тяжелым. Глаза жжет. Он мягко дотрагивается до ее щеки тыльной стороной ладони, ее начинает тошнить.

Видишь, я тебя люблю, говорит он. И знаю, что ты тоже меня любишь.

Она в ужасе отшатывается, ударяется затылком о стену. Судорожно пытается связанными руками сбросить с глаз повязку, умудряется приподнять ее так, чтобы видеть.

Ты чего? – говорит он.

Развяжи меня.

Марианна.

Развяжи немедленно, или я вызову полицию, говорит она.

Вряд ли это такая уж страшная угроза, ведь руки у нее связаны, но Лукас, видимо, осознаёт перемену в ее настроении и начинает развязывать ее руки. Ее трясет крупной дрожью. Едва путы расходятся достаточно, чтобы развести руки, она это делает. Стягивает повязку с глаз, хватает свитер, набрасывает через голову, просовывает руки в рукава. Встает прямо, ногами на матрас.

Почему ты так себя ведешь? – говорит он.

Не приближайся. И никогда больше так со мной не говори.

Так – это как? Что я сказал?

Она берет лифчик с матраса, комкает в руке, пересекает комнату, запихивает его в сумку. Начинает натягивать сапоги, по-дурацки прыгая на одной ноге.

Марианна, говорит он. Что я сделал?

Ты серьезно или это очередной твой художественный приемчик?

Вся жизнь – это художественный прием.

Она пристально смотрит на него. Невероятно, но он добавляет: по-моему, ты очень талантливый писатель. Она смеется из чистого ужаса.

Кажется, мои чувства к тебе не взаимны, говорит он.

Давай я выскажусь совершенно однозначно, говорит она. У меня к тебе никаких чувств. Совершенно никаких. Понятно?

Он возвращается к фотоаппарату, повернувшись к ней спиной, словно пытается скрыть эмоции. Злобный смех по поводу ее отчаяния? – думает она. Ярость? Не может же быть – это и представить себе страшно, – что она действительно причинила ему душевную боль? Он снимает фотоаппарат со штатива. Она открывает дверь квартиры и выходит на лестницу. Неужели он действительно может проделывать с ней все эти мерзости и верить, что все это – по любви? Неужели в мире и правда столько злобы, что любовь невозможно отличить от самых примитивных и жестоких форм насилия? На улице изо рта у нее вылетает облачко пара, по-прежнему падает снег, словно непрерывно повторяется одна и та же бесконечно малая ошибка.

Через три месяца (март 2014 года)