Нормальный ход

Интересный был человек. На техническом совещании так взволнованно говорил, проникновенно, а некоторые слова говорил очень тихо, будто бы волнение его душит. А все не понимают, переспрашивают: «Что он сказал, а?»

А мне, стало быть, клал руки на плечи и заглядывал в глаза: «Скажи, ведь ты веришь в наше дело, да?» А дело было такое: проектирование электробритвы «Снежок».

...А потом, я узнал, через год после меня и он сделал отвал. Но многие из наших еще там остались — Володя Хотимлер, Хорошухин.

Но хорошо, что я тогда собрался с духом... А то ведь вся жизнь могла пойти не в жилу.

А перешел я в физический институт, один из немногих, где действительно наукой занимаются. Правда, в деньгах я проиграл: институт с мировой вывеской, ребята имеют публикации по всему миру, а оклад — девяносто. Но неважно! Главное — атмосфера совсем другая: седые профессора, подтянутые, ребята все горнолыжники, с начальством держатся свободно, смеются. Какие-то семинары на самые разные темы. На работу приходи, когда хочешь, и вообще, свободная обстановка. Правильно, не в том же дело, когда человек на работу приходит!

И главное, есть смысл работать, есть люди, способные тебя понять. Какой-нибудь Миша Левин, жуя сухой бутерброд, вдруг кивнет и скажет: «Ну что ж, тыква у тебя варит».

В общем, первые два года я был в полном восторге.

Потом, конечно, оказалось все не так легко... Просыпаешься, — в голове полная пустота! Пустота и еще обрывки кое-каких популярных мелодий.

Приезжаешь в институт. Наши гиганты уже собрались в конференц-зале, кто-нибудь пишет на доске — мел хрупает, крошится, тот не замечает, как бы в экстазе. Потом говорит так медленно, с паузами, как бы ищет нужное слово, и в это время на столе давит пальцем крошку пепла. Другие слушают вдумчиво — один широко открыл глаза, не видя, покусывает дужку очков. А тот — «сейчас-сейчас» — быстро отходит в угол, берется пальцами за виски. Но я-то понимаю — сегодня, значит, ничего. Они толковые ребята, иногда можно и покривляться — ведь мысли приходят редко, а думать надо каждый день. Но только, не знаю почему, не терплю я таких комедий, не терплю!

Потом выходим всей толпой на воздух. Говорим без умолку, острим. Особенно я вдруг почему-то взялся тянуть лямку весельчака! И это вместо того, чтобы зарыдать всем хором.

Прохожу по доскам, доски прогибаются, играют, трава мокрая блестит. Открытая банка, консервная, с ржавыми точками. Вхожу — огромный зал, гулкий. Испытательный бассейн, вода. Разные хитрые инструменты. А хочется лечь в него и поплыть.

...Нет, я не к тому, чтобы все это бросить! Все же я понимаю в этом чуть-чуть побольше других... Но только не надо говорить, что все отлично! Не надо!

...А теперь о том, как началась вся эта заваруха. Я уже год работал, кое-что начал подсекать понемногу. А потом вдруг у меня начался страшный зуд. Не в переносном смысле, а в буквальном — чесотка, непонятно, где я ее подцепил. Ночью не спишь, чешешься, жена выгоняет. Стал я по ночам в институте оставаться. Довольно уютно. Лампа горит над столом, а зал весь темный. Володя, вахтер, придет, выпьем с ним спирту. Хорошо. Только жутко все чешется. И теперь я понимаю, что только на такой взвинченности все и происходит. На спокойствии, уюте везде и будет спокойствие, и в работе. И вот Володя ушел, рассказав свою нелегкую жизнь. Жизнь, вообще, довольно простая. Чего у него было сложного в жизни, так это болезни. Ну вот, Володя ушел, а я задрал так рубашку, стал яростно чесаться. От зуда чуть не завыл. Заходил по комнате, забегал. Схватил в ярости бумагу, стал, чтобы забыться, всю нашу дребедень писать — огромные выражения, шестиэтажные, фигурные скобки. И так уже от зуда ошалел, что вдруг пришла дурацкая мысль: дай выражу угол склонения в радианах. Написал и вдруг вижу — все сокращается. Это еще в институте бывало — дадут выражение сложное, заменишь кое-что, подставишь, ага!.. — в знаменателе почти то же, что и в числителе, с облегчением зачеркиваешь, сокращаешь и получаешь элементарное выражение. Но там-то все специально подстроено. А тут... То есть между двумя величинами, соотношение которых на трех страницах выражалось, простая зависимость оказалась.

Я ошалел! Но сразу все понял. И почему-то такая мысль — вот и этот замечательный момент пройдет, как и все моменты проходят, надо что-то сделать, застолбить его, зафиксировать!

Выскочил на улицу, залез на крышу склада по лестнице — снег в рукава набился, сел на конек и съехал вместе со всем снегом в сугроб. Больше ничего не придумал. Вернулся в комнату тяжело дыша и тут подумал: «А ведь этот закон, что интересно, всегда был — и тысячу лет назад, и миллион, только мы про него не знали».

И все, только этот момент. Все остальное, как говорится, накладные расходы. Писанина, пробивание, — оказывается, законы природы тоже надо пробивать!

Потом экспериментаторы проверять стали. Ну, тут я ничего не делал, только облокачивался на их спины сдвинутые, наклоненные и лежал, смотрел.