Нормандия - Неман

Вильмон открыл один глаз, затем второй, увидел над собой голову в фуражке, приятно улыбнулся и снова закрыл глаза. Но не надолго. Казаль наполовину стащил его со стола. Тогда Вильмон встал, провел рукой по волосам и спросил голосом пьяного:

,— Ч_{то Т}акое?

— Мы летим туда, — сказал Казаль, — нам оказывают особую честь.

— Куда? — спросил- Вильмон.

— Не спрашивай ничего, — ответил Казаль, — пусть это будет для тебя приятным сюрпризом.

Он протянул ему летную куртку, шлем и перчатки. Вильмон машинально стал одеваться. Остальные были уже на улице. Он догнал их нетвердым шагом. Приятный ветерок ласкал лица: моторы шести самолетов уже работали. Они поднялись в воздух парами. Стоя в дверях, Марселэн слушал удаляющийся гул моторов.

— Они обессилели, — произнес доктор.

— Знаю, — ответил Марселэн.

— Я слышал их разговор. Это физический и моральный предел.

— Знаю, — повторил Марселэн.

После вылета этой шестерки комната казалась еще более зловещей. На столе валялась забытая пачка папирос. На всем лежал отпечаток заброшенности, горькой и тусклой скудости. В холодном воздухе чувствовался запах табачного дыма. Доктор снова стал тасовать карты.

— Твои пасьянсы меня раздражают, — заметил Марселэн.

— Это не пасьянсы, — сказал доктор, — это, скорее, игра в прятки с удачей. Я называю ее так потому, что удача никогда не приходит.

Марселэн зевнул. Последние несколько дней ему было как-то не по себе. В желудке тяжесть, мучают мигрени, десны кровоточат… Его постоянно угнетала тоска, потому что он чувствовал себя не на высоте. Орел был первым большим испытанием для эскадрильи. Прибыв сюда, она как бы подписала молчаливый договор. Договор французов. Возможно, это было то самое, за что Марселэн больше всего ненавидел Виши. Если какой-нибудь русский, американец или англичанин струсит, честь страны не будет этим запятнана. Но они, французы, не имеют права на малейшую слабость. Потому что тут же им скажут: «Конечно… — французы…» Но если бы кто-нибудь сказал такое в его присутствии, Марселэн уверен, он разбил бы ему физиономию!

Да! Эскадрилья… На всех них лежала ответственность, но на нем — больше, чем на других. Он должен был им помогать, командовать ими, если надо — быть резким, понимать их, должен был держаться так, чтобы они верили в него. Ему порой казалось, что все его летчики связаны с ним крепкими невидимыми нитями. Он чувствовал подергивание этих нитей, натянутых по-разному, в зависимости от, характера каждого из них. Что бы с ним отныне ни произошло, ничто не дает ему права распоряжаться собою вне этих связей. Он командир эскадрильи «Нормандия». Что его ждет в будущем — кто может сказать? Во всяком случае, не одиночество.

Внезапная судорога исказила его лицо. Это повторялось теперь все чаще и чаще, и он начал серьезно беспокоиться. Заболеть было просто немыслимо.

— Мне надо показаться тебе, доктор, — сказал он, потирая живот. — У меня там что-то испортилось.

Доктор побарабанил пальцами по ящику. Прямо под дамой пик было написано: «US Army» [5]. Рядом видне ли. сь еще какие-то английские слова.

— Я не люблю играть роль ясновидца, но держу пари, что это цинга, — спокойно произнес он. — У меня уже не первый случай. Слишком много консервов! Смешно, не так ли, мы дошли до того, что жалуемся на второй фронт!

— Я не намерен подыхать на этом фронте, — заметил Марселэн.

Он расстегнул свою куртку. Было видно, что он чувствует себя очень плохо. Осмотрев его, доктор не смог скрыть огорчения.

— Я могу дать вам рецепт. Поменьше волнений, отдых, мертвый час после обеда, побольше фруктов, говяжье филе…

— Ты мрачный кретин… — начал Марселэн.

Телефонный звонок прервал его мстительную тираду. Он бросил убийственный взгляд на доктора, который, поднявшись в высокие сферы науки, являл собой воплощение оскорбленной невинности, и снял трубку.

— Майор Марселэн. Это ты, Кастор?.. Да… Сразу?.. Хорошо, иду…

Положив трубку, он стал застегивать куртку.

— Срочное совещание у генерала Комарова, доктор. Я пошел. Ты ничего не потеряешь, если подождешь.

— Я буду ждать, — ответил доктор. — Я нахожу, что это очень хороший рецепт.

Подходя к аэродрому, Шардон сделал традиционную замедленную бочку. Задание выполнено, сбил одного! Он был переполнен радостью. Новая победа «Нормандии»! Над Орлом сегодня стало одним мерзавцем меньше. Это он, Шардон, заставил его есть землю. Где-то там затухало огромное пламя: бензобаки не бездонны! Какая исключительная удача! Он был на земле, в боевой готовности, когда его вызвал Бенуа. Он поднялся — и этот фриц так глупо к нему прицепился!

К сожалению, в столовой один лишь доктор. Шардон нашел, что публики маловато. Тем более, что доктор всегда делал вид, будто не слушает никаких разговоров, не относящихся к игре в карты. Но Шардон был так горд, так счастлив, что это его не обескуражило. Он с таким же успехом рассказал бы о своей победе одному из русских механиков, не понимавших ни слова по-французски, если бы ему не попался под руку никто другой. Он подошел к доске, как завоеватель к пленному, вписал против своей фамилии единицу в колонке побед и провозгласил: