Нормандия - Неман

Ле Ган смеялся, щуря глаза.

Сидел во французской тюрьме… Бежал. Испанская тюрьма… Бежал. Вот и задержался, понимаешь.

— Они заставили тебя расплатиться за других, да? — сказал Вильмон.

Ле Ган беззаботно махнул рукой.

— Пустяки! Как Шардон?

— Сбил девять.

— Вот это да!

— Неплохо,

Что-то в его голосе встревожило Ле Гана. Он бросил на приятеля быстрый вопросительный взгляд, но Вильмон сделал вид, что не заметил этого.

— Я расскажу тебе о нем после, — сказал он сухо, более сухо, чем хотел.

— Это прозвучало странно. Он любил Ле Гана, ува жал его, знал, что не по своей вине тот не приехал раньше, но ему почему-то не хотелось раскрывать тайны «Нормандии». Смерть Татьяны занозой засела в сердцах всех, кто его знал. Рассказывать об этом очейь трудно: нужно вернуться в очень далекое прошлое и потом проникнуть очень глубоко в сердце, в глубины человеческой воли. Вильмон видел, что Ле Ган хочет знать больше. Но он ничего не сказал.

Бенуа не видел Ле Гана. Он только что пережил одно из самых больших потрясений в своей жизни. В группе новичков, — согнувшись, как и другие, под тяжестью чемодана, утопая в снегу, шел человек, появление которого здесь могло только присниться Бенуа. Дрожа от холода русской зимы, этот человек оставался таким же безупречным, как и тогда, когда он изнемогал от жары под африканским солнцем.

— Господин капитан!.. — сказал Бенуа, не веря своим глазам. — Шутки в сторону!

Это был капитан Флавье из Алжира! Тот самый Флавьр, который не желал вступать в сделку с дисциплиной, Флавье, угрожавший ему тюрьмой, если он когда-нибудь попадется при попытке «дезертиро* вать».

— ГосПодйн майор, — уточнил Флавье. — Рад вас видеть снова, Бенуа. Поздравляю. Кажется, четырнадцать побед? Это хорошо.

Бенуа досмотрел на новую нашивку Флавье. В этот> момент удивление взяло верх над всеми другими его чувствами. Флавье держался превосходно. Можно было подумать, что прилетел Бенуа, а встречал Флавье,

— Поздравляю с нашивкой!

Флавье непринужденно улыбнулся:

— Спасибо! —сказал он тоном майора, разговаривающего с лейтенантом.

Пришлось сделать огромную приставку к столу. Кастор заботливо выводил мелом на доске фамилии прибывших. Новички уже не выглядели больше средиземноморскими туристами, высаженными на северном полюсе. Их переодели в подходящую одежду, и они слушали Леметра.

— О том, что стерто, говорить нечего. Первая колонка — выполненные задания, вторая — количество сбитых самолетов.

— Сколько же всего сбили? — спросил Ле Ган.

‘ He беспокойся, старина, — проговорил Казаль со снисходительной усмешкой ветерана, — здесь тебя научат понимать, что выполненное задание более важно, чем личная победа.

Ле Ган задорно выпятил вперед подбородок.

— Хочу фрица!

— Каждому по фрицу, — раздался голос парня с лицом цвета кофе с молоком. Это был мулат Лафарж.

— Не меньше, — уточнил Ле Ган.

Кастор обернулся, все еще с куском мела в руках. Он грустно улыбнулся Леметру и снова принялся за работу.

— Это ничего тебе не напоминает? — спросил он.

— Напоминает — ответил Леметр, — все начинается сначала. Эти ребята пока еще все равно что в детском саду.

В эскадрилье любили, когда Леметр начинал говорить намеками. Между Леметром-человеком и Леметром-учителем не было видимой границы. Он проявлял, вчзбоих этих качествах одни и те же недостатки и достоинства, одни и те же привязанности, одну и ту же волю к исполнению своего долга. И его теперешняя

Работа не порождала в нем ни малейших противоречий. Напротив, он видел в ней гларную причину своего душевного равновесия. Для него переход в эскадрилью был всего лишь этапом. Фашизм должен потерпеть военное поражение. Хорошо! Его работа неприятна, но необходима. Он мечтал, о том дне, когда окончится война и он вернется в свою школу, к своим Сорока ученикам, о волнующем и тонком счастье объяснить им, почему нужно любить французский язык. Мечтал о радости открыть перед ними двери Истории, показать им поступь народов — с отступлениями, скачками вперед, с яркими зорями и очень долгими сумерками. Сделать так, чтобы сквозь карту мира пробился в их сознание настоящий мир, сделать так, чтобы вот это желтое пятно стало дельтой Ганга, а та оранжевая кривая — Скалистыми Горами, заставить их мечтать о нашей планете. Сделать цифры учебников умными и доступными пониманию, открыть тайны жизни растений и их собственного тела, а в день выпуска сказать себе:

«Теперь жизнь должна дополнить мои уроки. Я сделал все, что мог». Он никогда не говорил об этом. Но где-то внутри, в глубине души он знал, что сражается в этой войне только для того, чтобы подготовиться к миру.

Дверь кабинета, Марселэна открылась, и на пороге появился Бенуа. Настроение у него, по-видимому, было неважное. Он сухо позвал:

— Леметр!

— Я, — ответил Леметр.

— Зайди, полковник хочет поговорить с тобой.

Входя, Леметр увидел сначала Марселэна. Затем

Лирона — примостившись в углу, тот разглядывал свои ногти. И, наконец, Флавье: свежевыбритый, он прямо сидёл на стуле, холодный, как айсберг.