Нормандия - Неман

Не двигаясь, ни на кого не глядя, вдруг заговорил Бенуа — каким-то странным голосом, словно это был меч, который вкладывали в ножны, револьвер, который разряжали. Тогда Леметр увидел, как чуть изменился Флавье. Почти незаметно, просто Какой-то новый оттенок во взгляде. Секунду спустя к нему вернулась прежняя бесстрастность. Но Леметру и этого было достаточно, чтобы понять, что между этими двумя людьми не может быть ничего более надежного, чем перемирие. Он еще не знал причины и конфликта; он даже допускал, что бами они не оценивают его как следует.

— Это было время, — говорил Бенуа, — когда тех, кто ехал в Россию, считали дезертирами или сумасшедшими, вмешивающимися в дела, которые их не касаются! Я надеюсь, господин майор, что вы по крайней мере оцените это в новой ситуаций.

Флавье застыл. Но прежде, чем он смог ответить, встал Марселэн. Он взглянул на всех четверых: на Бенуа, готового к схватке, но сохраняющего внешнее спокойствие; на Флавье, находящегося на грани взрыва; на Лирона, решившего оставаться в роли зрителя; на Леметра, спокойного и ясного, озабоченного лишь тем, чтобы не выйти из себя.

— Итак, мы договорились, —сказал Марселэн твердым голосом, — Предлагаю приступить к формированию эскадрилий… Леметр, дайте мне точный список.

— Я должен остаться? — спросил Лирон.

— Нет, — сказал Марселэн. — Спасибо, Лирон, не нужно.

Лирон вежливо и меланхолично кивнул, словно желая сказать: «Я понимаю, не беспокойтесь, я очень хорошо понимаю», — и вышел из комнаты. Марселэн проводил его взглядом, беспомощно развел руками и придвинул к себе список, положенный Леметром на стол.

— Приступим, — сказал он.

X

Время не улучшило отношений между Бенуа и Флавье. Конфликт не был открытым, но он ощущался во всем, подобно источнику, который вначале смутно чувствуешь под слоем сырой почвы, но который потом вдруг вырывается наружу. Их антагонизм проявлялся в каждом слове, даже в том,~как они смотрели друг на друга. Марселэн наблюдал за ними с беспокойством. Он предпочел бы открытую ссору этой повседневной враждебности, в которой Бенуа вооружился заносчивостью, а Флавье — презрением. За время, что Марселэн командовал «Нормандией», он уже сталкивался с взаимной антипатией, этого не избежать любой группе людей. Но здесь он чувствовал драму иного порядку Корни ее, были гораздо глубже, они лежали в самой природе этих двух людей. И то, что слово «честь» они понимали столь различно, было скорее проявлением, чем причиной того, почему они не могли быть вместе.

Бенуа плохо скрывал мстительную иронию, когда новичкам приходилось туго с «яками», он объяснял Сарьяну, что это не удивительно: бедняг можно извинить, их ангары так хорошо охранялись, что они уже давно разучились летать!

— Очень забавно, — процедил Флавье, кргда Сарьян, не желая вмешиваться в ссору, полез под капот, — но если в эскадрилье происходит столько аварий, отвечает за это командир, то есть в данном случае я.

— Что ж, — сказал Бенуа, — почему бы вам не отправиться на десять суток под арест?

Флавье Пожал плечами, а Бенуа, насвистывая, отошел.

После одного особенно неприятного случая — было повреждено три _чсамолета за один вылет — Бенуа так раскритиковал тех, кто, повинуясь «старому хрычу», держал воздушную армию на земле, что Леметр прервал партию в шахматы и заявил тем самым своим спокойным тоном, который, как — все уже знали, выражал у него гнев:

— У тебя короткая память, Бенуа. Ты забыл наши первые полеты?

— Ну и что? — задиристо спросил Бенуа.

— А вот что: снег, холод, отсутствие ориентиров, незнакомый самолет… Все это ставило и перед нами кое-какие проблемы, а?

— Ты мне испортишь аппетит, — сказал Бенуа.

Он и сам понимал, что это малоубедительный аргумент.

Вечером, перед тем как леч>ь спать, он подошел к Леметру. Тот собирался чистить зубы.

— Ты зря на меня кричишь, Леметр.

— Да, зря. Этого не следует делать публично, но и ты не прав. Твоя ненависть к Флавье делает тебя несправедливым. Недоверие… Эх, старина…

— Я просто не выдерживаю иногда, — проговорил Бенуа

Леметр знаком показал, что не может говорить — во рту зубная паста. Бенуа молча стоял рядом, упрямо наморщив лоб; взгляд его был враждебен.

— Послушай, — сказал он, — ты только что вспоминал, как мы приехали. Помнишь, фрицы перешли Волгу!.. А сегодня мы идем к Неману. Кое-что изменилось!.. Ну, а что же теперь здесь будет делать этот?..

Кризис разразился неделей позже.

Марселэн улетел утром в сопровождении Ле Гана в штаб армии, находившийся в сотне километров от них.

— Привезите нам икры! — крикнул Бенуа.

Эта старая шутка никого уже не смешила, но она стала традицией. Если ее никто не вспоминал, все чувствовали, что чего-то не хватает.

— Впрочем, — заметил Бенуа, когда оба самолета уже исчезли из глаз где-то на западе, — я ненавижу икру.

Вильмон улыбнулся. Он отлично помнил, как Бенуа, в первый раз увидев икру, принял ее за варенье. Заметив его искаженное гримасой лицо, Вильмон расхохотался. Бенуа секунду колебался, не зная, выругаться ли ему или посмеяться вместе с товарищем. Он, выбрал последнее и удовольствовался тем, что лишь пробурчал: