Нормандия - Неман

— Вот и Леметр, — сказал Марселэн. — Я говорил о том, что отныне нас достаточно для сформирования трех эскадрилий. Бенуа будет командовать первой — эскадрильей ветеранов.

Леметр утвердительно кивнул. Это решение он находил естественным.

— Вторую я предложил капитану де Лирону. Но он отказался.

Все взоры обратились к Лирону. Кроме Флавье. Всей своей позой он выражал предельное негодование. Бенуа знал, о чем он думает: в армии не соглашаются и не отказываются — в армии исполняют приказ.

Лирон поднял голову. Он был похож на деревянное распятие в очёнь старой церкви. Глубоко врезанные морщины и потухшие краски на лице, еще заметные следы благородства, но уже и признаки некоторого упадка.

Его голос казался идущим издалека: приглушенный, без интонаций, как если бы он доносился через ватные стены.

— Я поЛагаю, что этой чести более достоин Леметр.

Леметр взглянул на него с любопытством, в его глазах светилась дружба.

— Это очень любезно, господин капитан, нр почему вы всегда стараетесь остаться в тени?.

Лирон вновь углубился в созерцание своих ногтей. Он Улыбнулся своей обычной улыбкой — печалено и покорно»

— Я не справлюсь с этой задачей, — спокойно сказал он. — До сих пор я старался делать все как можно лучше. Предстоящие бои будут гораздо более жестокими. Вы, Леметр, должны воспитывать новичков в духе «Нормандии».

Леметр хотел что-то сказать, но Лирон прервал его жестом, живость которого странным образом противоречила его размеренной медлительности. та Леметр, прошу вас, — сказал он.

Глаза Леметра были слишком черными и блестящими для нормандца. Он остановил их на темно-серых глазах капитана де Лирона. Тот не сделал попытки отвести взгляд. Один бог знает, что прочел Леметр под этими отяжелевшими веками. Но, повернувшись к Марселэну, он сказал:

— Пусть будет так!

Марселэн никак не реагировал на его слова. Лишь официальным тоном объявил:

— Командиром третьей эскадрильи будет, естественно, майор Флавье.

Бенуа неуловимо напрягся. Леметр очень не любил, когда Бенуа усмехается. Горькая складка у рта, запавшие глаза. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на него.

«О! — словно говорил. Бенуа. — Ну и публика!» И вдруг, к своему огромному смущению, Леметр почувствовал себя соучастником, застигнутым на месте преступления. Он видел, что Флавье так же напряжен, как и он, а Бенуа готов просто взорваться. Разум Леметра был против такого взрыва, а инстинкт желал его.

За перегородкой гремела "«Нини-По-де-Шьен». Голосами пятидесяти летчиков, из которых только двое или трое не перевирали мотив, она воспевала праздничное веселье на площади Бастилии, народные балы и девушек со смелым взглядом. Это была ужасная какофония, однако Марселэн улыбнулся:

— Отлично, дело улажено!.. Я считаю, что ветераны и новички быстро установили контакт.

Флавье не шевельиулся. Один Бенуа заметил легкое подергивание его пальцев. Флавье заговорил совершенно бесцветным голосом:

— Вы в этом сомневались? — спросил он.

Марселэн решил держать себя в руках. Если бы он дал себе волю, между ним и Флавье возникла бы страшная драка. Он — лично он — считал, что всегда лучше поставить точку над «i>>. Они были одного роста и, очевидно, одного веса… Он решительно отклонил эту сладкую мысль. Флавье был ему неприятен, это факт. Что он, Марселэн, командир «Нормандии» — это другой факт. А то, что сегодня Флавье, превосходный летчик, является частью эскадрильи «Нормандия», — это третий факт, не менее важный!

— Нет, — медленно ответил он, выигрывая время, чтобы подобрать нужные слова, — я просто рад. Когда я вспоминаю наше прибытие… Мы прибыли в тот день, когда наш флот потопил себя в Тулоне. Мы узнали об этом на крошечном запасном аэродроме… трещал мороз.

— Казалось, все было потеряно, — сказал Леметр, — все пропало!

В нарушение всякой дисциплины он перебил Марселэна— не для того, чтобы просто прервать, — чтобы поддержать его. Если бы пришлось в самом деле рассказывать эпопею «Нормандии», это было бы песней многих голосов. Но есть ли смысл говорить о «Нормандии» этому застегнутому на все пуговицы офицеру, который слушал их без тени улыбки и без жеста одобрения?. Что мог он понять в воспоминаниях о той первой ночи, когда они спали на полу, о тех первых днях, когда они поломали столько самолетов на глазах у огорченного Сарьяна, о первой победе, о первом погибшем? А Татьяна? Майор по званию, Флавье, очевидно, в курсе дела! А Буасси с Ивановым? А Перье, Дюпон, все другие?.. Он проник в их Историю, перешагнув через имена, даты, боевые донесения. Он должен стать частью эскадрильи, и, может быть, в один прекрасный день о нем тоже заговорят! Леметр постарался взять себя в руки. Ему было неприятно, что он позволил себе дойти до такой злости. Но, пытаясь совладать с собой, он возненавидел того, кто вынудил его к этому! Если бы

Флавье хоть попытался быть немного человечнее! Если бы он сделал хоть один шаг навстречу, вместо того чтобы оставаться неподвижным, как пень, замкнутым, как тюрьма…