Норманны и Киевская Русь

Слишком многие источники связывают русь и скандинавов. Поэтому гипотеза А. А. Шахматова об отсутствии в Древнейшем своде упоминаний о скандинавском характере руси, представляется, с учетом всех свидетельств о скандинавской Руси, сомнительной.

Как указывает В. Я. Петрухин: «Дело в том, что увлечение исследователей “варяжской легенды” исключительно поисками летописных сводов, следов их контаминации и редактирования составителями ПВЛ, а прежде всего – “политических” мотивов их работы, иногда заслоняют не только фигуру летописца в его стремлении к истине… но даже и определенное единство самого текста. Именно презумпция искусственного происхождения “варяжской легенды” повлияла на то, как А. А. Шахматов объяснял ее текст…» (Петрухин 1995).

Амальрик выделяет три группы источников ПВЛ: 1) устные народные предания; 2) византийские хроники, позволившие привязать события к временной сетке, и договоры русских с греками; 3) норманнские саги, возникшие в варяжской дружинной среде XI в.

Особо Амальрик выделяет тексты договоров руси с греками как документы, переводы которых он считает современными событиям и не содержащими искажений, связанных с деятельностью переписчиков.

Тем не менее имеют место попытки (в основном со стороны антинорманистов) вообще отказать нашим древним летописям в правдивом изображении событий IX–X вв., не обращая внимания на то, подтверждаются ли сообщения летописи археологией и другими науками (Толочко 2015).

Кстати, в тексте договоров есть неясные места, которые составитель ПВЛ оставил и не комментировал, а также не пытался исправить. И это свидетельствует против гипотезы о летописце как литераторе. На мой взгляд, отношение первых летописцев должно было напоминать отношение сказителей былин, сохранивших на Русском Севере древний уклад, – которые в непонятных им самим местах отвечали на вопрос слушателя – «так сказывают!» (Гильфердинг 1894: 27–29).

С. А. Бугославский отмечает, что «переписчики сводов относились к своей работе очень бережно; они чаще всего копировали свой оригинал точно, не исправляя часто даже явные его ошибки…» (Бугославский 2006: 286). Хотя, например, в легенде о Кие составитель ПВЛ и вносит свои уточнения, но, видимо, потому, что у него был выбор в виде двух вариантов легенды.

Очень важно попытаться проникнуть в психологию первых летописцев, наследников тех, кто хранил предания дописьменной эпохи. В ПВЛ летописец проставляет пустые годы между событиями и это соответствует психологии скандинавов дописьменной эпохи.

Вот что говорит об объективности устного предания, такого как сага, А. Я. Гуревич:

«…повествование в саге скачкообразно. Ибо в повествование попадают только те эпизоды жизни персонажей саги, которые имеют отношение к сюжету, т. е. распре, мести, тяжбе, остальное же пропускается. Поэтому те отрезки времени, которые безразличны к сюжету, когда ничего существенного не происходит, минуются в саге, о них так и говорится: “И в следующую зиму ничего не произошло, все было спокойно”. Иногда такие пропуски могли быть весьма обширными…

Король Сверрир, сказано в предисловии к саге, сам говорил Карлу Йонссону, аббату, первым записавшему эту сагу, что именно надлежит ему писать. Казалось бы, в саге должна была проявиться тенденциозность в изображении борьбы, которую узурпатор Сверрир вел против норвежского короля Магнуса Эрлингссона и его отца. Между тем сага эта – отнюдь не “пропагандистское оружие”, как утверждали некоторые историки, и в ней с большой объективностью показаны события гражданской войны в Норвегии в конце XII в. Объективность – функция эпического жанра. Автор в ней почти неощутим».

Таким образом, Гуревич лишний раз подчеркивает объективность автора саги или устного предания, из которого рождалась летопись. «Если автор саги не считает себя ее творцом и не придумывает ее содержания, но фиксирует традицию, до него дошедшую, если он пишет только правду (правду, которая, как мы уже знаем, включала в себя на самом деле и скрытый неявный вымысел, осознававшийся автором саги тоже в качестве правды), то для него, разумеется, абсолютно исключена возможность занять по отношению к материалу саги такую позицию, какую занимает романист по отношению к романному повествованию» (Гуревич 1979: 126–127, 129–130).

А ведь именно на образе летописца как литератора-выдумщика держится вся гипотеза А. А. Шахматова о «вставках» и редакционной работе летописца – составителя сводов.

В целом Амальрик следует перечню источников ПВЛ по А. А. Шахматову, на которого он постоянно ссылается. Кроме того, опираясь на мнение С. М. Соловьева, он справедливо считает, что в географических экскурсах ПВЛ отразились представления, полученные норманнами во время их многочисленных походов.