Норманны в Византии

Такое поведение Никифора не внушило Ирине ни малейшей тревоги. Она только поспешила написать приглашение своим братьям на предполагаемое пиршество. В этот день Ирина совсем не видела Дромунда, так как ей пришлось возиться со своим кредитором и упрашивать его подождать уплаты долга. Она обращалась с ним мягко, как с отцом, снисходительно улыбаясь его цинизму. Оставив же его, почувствовала себя такой униженной, что не могла пойти на свидание с возлюбленным, а, напротив, отправилась в церковь и там, прижавшись в тесном уголке и не смея молиться, обливалась горячими слезами.

При входе в парадный зал, лишенная своих драгоценностей, она робко встретила проницательный взгляд Никифора.

Патриарх Полиевкт был уже там. Отказавшись от всякой роскоши, которой его предшественники так оскорбляли набожных прихожан, он вне церковных церемоний носил поверх лилового подрясника темно-коричневую рясу, на которую спускалась его длинная седая борода. Белоснежные локоны его еще густых волос ниспадали по плечам. Даже на пиру он был крайне воздержан и ел только яйца и хлеб, а пил просто воду. На его исхудалом лице цвета старой слоновой кости жили только глаза. Бдительные, проницательные, они, как стрелы, пронизывали сердца людей.

Когда обед кончился и Полиевкт прочел благодарственную молитву Богу и хозяевам, Никифор пригласил его посидеть на закрытой террасе, выходящей в сад.

Там, усадив патриарха на кресло, он скорбно и смиренно стал излагать ему свое горе.

В волнениях бурной жизни Никифор привык придавать лицу своему любое выражение. Но в эту минуту, когда успех готов был увенчать все его хитрые соображения, под притворным смирением на его лице промелькнула такая жестокая ненависть, что Ирина угадала, о чем заговорит он, и сердце ее похолодело.

– Владыко, – сказал Никифор, – прости, что обращусь к тебе с затруднением, которое меня гнетет. Один мой друг женился на бедной девушке-сироте. Она была беззащитна и одинока. Этот человек думал, что угождает Богу, давая ей приют. У нее не было друзей, и он окружил ее целым двором. Она должна была поступить без призвания в монастырь, и он открыл ей двери в гинекей. Он ей не отказывал ни в чем, ни в драгоценностях, ни в нарядах, ни в чем, что составляет удовольствие всякой женщины. И как же был он вознагражден?

Никифор остановился на минуту. Не сводя своего пристального взгляда с лица патриарха, он все же наслаждался томлением Ирины, как самым вкусным плодом. Помолчав немного, он продолжал с жестокой медленностью:

– Эта женщина не только посягнула на честь своего супруга, но готова была разорить его. Она довершила свое падение еще тем, что выбор ее пал на низкого человека, продающего свои ласки за деньги!

При перечислении преступлений Ирины глаза Никифора блеснули таким огнем, который был зажжен не одной только ревностью. Его рука поднялась было, чтобы указать на виновницу; но этот мстительный жест не был докончен, так как чья-то другая рука, дрожавшая от гнева, опустилась на его плечо.

– Кого касается эта история?

– Тише, Агафий! Она касается нас всех. Твоя сестра назовет нам имя своего любовника…

Высказав это, он как бы освободился от тяжести, его давившей. Но Троил, в свою очередь, бросился к нему со сжатыми кулаками:

– Видит Бог! Ты оскорбляешь нашу кровь.

– Успокойся, Троил.

– Владыко, я требую правосудия!

– Того же хочу и я… пусть патриарх рассудит мужа с его преступной женой.

Тогда близнецы обратились к сестре:

– Ирина, милая сестра, оправдайся же.

– К чему?

Ее губы, сохранившие следы поцелуев возлюбленного, отказывались произносить ложь.

Минута, приближения которой Ирина так боялась, настигла ее уже подготовленной, как тех, которым единое, великое чувство дает силы переносить страдания мучениц.

Полиевкт задумчиво смотрел на расстилавшийся перед ним город. Казалось, что только тело его было тут, на этом кресле, душа же находилась там, перед алтарем в большом соборе, главы которого виднелись с террасы.

Не удостаивая взглядом Никифора, он произнес строгим голосом:

– Никифор, обвинение – тяжелая вещь. Дашь ли ты доказательства, которые я от тебя потребую?

– Я удовольствуюсь признанием самой виновной. Допроси ее сам, владыко, заставь ее поклясться спасением души. Если мои подозрения окажутся несправедливыми, то я готов искупить свою ошибку, раздав бедным столько, сколько ты на меня возложишь; но если, из страха попасть в ад, как того заслуживает, Ирина признается в своей преступной любви, то дай мне сейчас же развод, чтоб я мог выбросить за дверь виновницу моего бесчестия.

– Согласен, – сказал, вставая со своего места, Полиевкт.

Глава 28 Исповедь

Никифор не ошибался, полагая, что уважение к религии и вера в будущую жизнь восторжествуют в душе Ирины над всеми чарами страсти. С этой стороны она была более всего беззащитна, хотя и думала, что любовь сделает ее неуязвимой.