Норвежская народная душа в свете германского духа (Антропософский очерк)

В своем повседневном сознании норвежец Ибсена еще не порывает, как это произошло уже со среднеевропейцем, живую связь с природой, с ее духовной подосновой, столь красноречиво являющей себя во все времена года. Срывающиеся с неба норвежские водопады, грохот, гул и стон каменистой почвы, множество сияющих, в брызгах и пене потока, радуг, вечное, неумолкаемое пение уносимых течением камней… И даже сегодня, когда на почтительном расстоянии от отвесных скал останавливается рейсовый, из Осло в Берген, автобус, отголосок мощных вибраций ощущается под ногами на асфальте, и люди смотрят, запрокинув головы, вверх, словно там, на недоступной высоте, хранится тайна этой горной страны. И когда вдруг, как в неудачном эпизоде любительского фильма, на горном склоне замирает, словно застигнутый врасплох вор, закутанная в черное мусульманская фигура, сознание пробивает искра внезапной догадки: кто-то ведь предал эту страну.

От Пера Гюнта до сегодняшнего политизированного «мультикульти» расстояние весьма велико, и в отличие от ибсеновского персонажа, персонаж современного театра абсурда не задается вопросом о смысле происходящего. Спрашивается, почему? А потому что сам этот орган вопрошания, душа, подвергся в течение двадцатого столетия неслыханной доселе деградации. Душевность имеет сегодня только исход вовне, в физический мир вещей и связанных с ними чувственных переживаний, обрабатываемых рассудком. Для Пера Гюнта еще существует различие между ясновидческим и рассудочным мировосприятием, и по самой своей норвежской натуре он явно склонен к первому: он и шага не сделает без того, чтобы при этом не «рассказать» себе «сказку». Как личность, Пер Гюнт вырастает именно в лоне того сказочного мира, к которому с рождения приобщает его мать Осе: вместе они предпринимают «странствия», ориентирами которых оказываются древние природные духи. Примечательно, что внешним побуждением Осе к сказительству оказывается ее отвращение к невыносимости повседневных обстоятельств: к бессмысленному расхищению накопленного дедами богатства. Высокодуховная культура викингов стерта в прах суетно-мелочными устремлениями современности, расхищена и продана. Но то, что все еще связывает норвежца с его Народной душой, укоренено в мире саг и древних преданий, и Осе живет именно в том, одухотворенном мире, увлекая за собой сына Пера, который не только наследует от нее этот дар душевного видения, но также и злоупотребляет им. Так, повзрослев, он без труда обманывает мать, пересказывая ей от нее же услышанные предания и выдавая их за свои приключения. И только он сам и его мать знают, что никакая это не ложь: события на внешнем, физическом плане есть только отзвук стоящего позади них духовного мира. Поэтому, защищая сына от нападок «нормальных» соседей, Осе уверенно бросает им в лицо: не им, но Перу удалось прокатиться на мистическом олене и прыгнуть в зеркальное озеро. У Осе нет никаких сомнений по поводу того, какой опыт более ценный: повседневно-рассудочный или мистически-ясновидческий, вопрос для нее только в том, устоит ли Пер перед соблазнами рассудка. Так материнское, ясновидческое прошлое всматривается в расчетливо-рассудочное сыновье настоящее: убережет ли сын последнее, накопленное поколениями норвежцев добро?

Каждый шаг Пера сопровожден насмешками и нападками: он «не такой», как остальные, хотя все и признают, что сильнее его нет никого. Люди признают, что Пер Гюнт сильнее всех, но никто ведь не задается вопросом: в чем источник его силы. Пер ищет в природе дух, как это и положено норвежцу, и как бы странно это не выглядело, Пер живет правильно, хотя и не осознавая этого. На пути Пера то и дело вырастает могучая фигура кузнеца Аслака, презирающего фантазии Пера и заявляющего в конце концов, что вместе им тут не жить. Чисто внешне Перу и Аслаку делить нечего, тем не менее, оба готовы к смертному бою: закон, на стороне которого рассудочная сила принуждения, не желает терпеть «беззаконие» стихийной, ясновидческой вольности. И как же поступает Пер Гюнт с «кузнецом закона»? Он хватает его левой рукой, а правой – дубасит. На стороне закона – достаточно уже развитая рассудительность, на стороне Пера – пока еще безрассудный порыв, и эти силы не равны. Пер не может осознать свою правоту, за него это делает природа, и чтобы научиться осознавать, надо пройти школу рассудка. Пер пока к этому не готов, и тяжба с Аслаком заканчивается для него отступлением, несмотря на то, что сам он сильнее. Ясновидческая наследственность дает Перу образ истинной понятливости, поднимающей сознание над уровнем рассудка:

К чистому свету подняться,
И окунуться в купель.

Это ни что иное, как предчувствие импульса Христа, импульса глубины и подъема. Но внешне, материалистически ориентированное, рассудочное христианство ничего не может Перу дать:

Потерял я свое Писание…