Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов

И тут, как назло, на веранде культурного отдыха возникла одна тучная пожилая фигура с двойным именем Кари-Грета и немецкой фамилией Мюллер. Я нервно посмотрела на часы, до окончания серии оставалось целых восемнадцать минут. Добродушно улыбнувшись, я о том мило проинформировала дородную Грету-Кари, явно сюда спустившуюся с намерением узнать новости с Немецкой волны. Мадам Мюллер некогда посещала ту же психотерапевтическую группу, что и я, поэтому, чтобы не показаться невежливой, надо было конформистски перекинуться с ней хотя бы парой ничего не значащих фраз. Я знала, что она немка, хотя и родившаяся в Норвегии, но сентиментально и выспренно гордившаяся своим немецким произношением, и решила ей немного польстить.

– Какая же у вас фамилия необыкновенная, интересная и, наверное, в Германии популярная. Даже сам шеф гестапо, загадочный и легендарный Генрих Мюллер, имел точно такую же. Все русские смотрели замечательный фильм о нем – по моему мнению, лучшую художественную ленту, когда-либо снятую в бывшем СССР.

– Только, ради Бога, он был не Генрих и не Хенрих, а Хайриш – как это принято в Баварии. А что, в России вашей о нем вспоминают?

– Да не только помнят, но и любят, и уважают. Уже больше тридцати лет он является одной из самых популярных, можно сказать, культовых личностей. Папаша Мюллер – один из главных героев самого лучшего советского телесериала о работе разведчиков в годы Второй мировой войны.

– Ну, и каков он, Хайриш Мюллер, в русском знаменитом фильме? Верно, отъявленный садист, злодей и мерзавец.

– Нет, он, наоборот, очень умен и необычайно прозорлив. Этакий симпатяга-душка начальник и почти друг лучшего из русских разведчиков, работающего в шестом, а потом в четвертом управлениях германского рейха. «Семнадцать мгновений весны» – фильм действительно замечательный и вовсе не примитивный.

– Уважал вашего разведчика, говоришь? Да, в принципе такое могло случиться. Отец действительно уважал воспитанных, выдержанных и внутренне сильных интеллектуалов и всегда ставил их жизни выше жизней остальных, потому как был убежден, что именно такие люди больше всего приносят пользы миру и Богу. Можно сказать, он всю жизнь придерживался философских взглядов Фридриха Ницше, хотя в то же время до конца дней своих оставался ревностно верующим ортодоксальным католиком. Нет, все-таки я не права, мужчинам отец никогда особо не доверял и потому ничьим лучшим другом никогда не был. Если уж говорить о какой-то там дружбе или приятельстве, то Вальтер Шелленберг был единственным в его окружении, кого он считал равным себе по интеллекту. Хотя та же королева парижской моды Коко Шанель к месту и не к месту именовала того же Шелленберга самым элегантным и умным мужчиной Европы. Француженка была в него влюблена, как кошка, однако папа – далеко не мадмуазель Габриэль, в смысле – не восторженная модистка, и его разные пустяки вовсе не трогали.

А вот с вашими засланными в тыл врага шпионами, естественно, с теми, которые заслуживали отдельных бесед с самим всесильным шефом немецкой тайной полиции, папа обращался свободно, уважительно и на равных.

– Извините, Грета, если я вас правильно понимаю на неродном для меня языке, вы утверждаете, что являетесь родной дочерью, так сказать, шефа гестапо во времена правления Гитлера?

«Вот так люди «приезжают» окончательно! – изумленно подумала я про себя. – Неужели санаторно-курортное лечение в Аскер Баде так доводит? А следующая ступень – нормальный норвежский сумасшедший дом? Интересно, чьей дочерью к концу пребывания здесь я себя воображу; наверняка ни больше, ни меньше, чем Рабиндраната Тагора».

– Да, это правда, и я горжусь быть его дочерью. Люди понятия не имеют, каким же замечательным, совсем необыкновенным человеком на самом деле являлся Хайриш Мюллер, зато с легкостью берутся обо всем судить. А что ты скажешь, если я признаюсь тебе, что несколько раз встречалась со своим родным отцом и мы имели с ним долгие откровенные беседы…

– А сколько же вам было лет во время войны?

Мадам Мюллер бросила на меня чуть насмешливый взгляд своих пронзительно серьезных серых глаз и скептически усмехнулась.

– Отец умер в возрасте семидесяти трех лет в Ватикане, и встречались мы с ним уже после войны, а сама я родилась в июне сорок четвертого, хотя в норвежской метрике значится сорок шестой год.

Я имею сразу два свидетельства о рождении, где в раннем, немецком от сорок четвертого года меня зовут Гретой и я немка, а в более позднем я уже норвежка Кари, хорошо, что день рождения совпадает.

Я несколько растерялась, не знала, как следует отнестись к сказанному. Потому слегка пространно спросила самозваную дочь гестаповского головы:

– А здесь вы что делаете? Я имею в виду в Норвегии?

Грета еще раз внимательно посмотрела мне в лицо, и на этот раз мне пришелся по душе проницательный и твердый взгляд ее, если приглядеться повнимательнее, больших умных глаз стального цвета. Чуть помолчав, она ответила: