Норвежские сказки

Диковинно ему это показалось, что они отправляются на его участок. А еще диковиннее было то, что кроме него никто не видал и не слыхал ничего такого; кого он ни спрашивал из встречных, никто, оказывалось, не видал стада.

В доме у этого человека тоже творились часто диковинные дела; если он, бывало, займется какой работой после заката солнца, за ночь работу эту кто-то вконец испортит, так что он уж и перестал совсем работать после захода солнышка. Вот раз поздней осенью пошел он посмотреть, высох ли хлеб в снопах на поле. Пощупал, и показалось ему, что колосья еще сыроваты, надо еще оставить посохнуть; вдруг слышит, из скирды кто-то так явственно шепчет ему: «Вози скорее с поля, завтра снег выпадет». Он и давай скорей возить хлеб домой; до самой полночи возил, все убрал; наутро глядь — все поле под снегом.

— Да, не всегда-то нечистые такие добрые! — сказал один из мальчуганов. — Как, бишь, это было?.. Помнишь, лесовиха одна забралась на свадьбу в Эльстад и потеряла свою шапку?

— А! Сейчас расскажу! — подхватил кузнец, очень довольный случаем начать новый рассказ.

— В Эльстаде на хуторе играли раз свадьбу, а печки большой у них не было, и пришлось посылать жарить всякие кушанья в соседнее село. Вечером работник и повез все, что нажарили, на лошади домой. Едет он, вдруг слышит так явственно чей-то голос:

Коли едешь в Эльстад,
Дельде расскажи —
Дильд в огонь упал!

Работник как ударит по лошади да помчится во весь дух, только в ушах засвистело, — погода-то была холодная и санный путь хороший. А тот же голос прокричал ему вслед это же самое еще раз пять, так что он запомнил все от слова до слова. Приехал он домой и прямо подошел к тому концу стола, к которому время от времени присаживались слуги, чтобы перехватить чего-нибудь, когда выпадала свободная минутка.

«Эй ты, парень! Сам черт, что ли, домчал тебя, или ты и не ездил еще за жареным?» — сказал ему один из домашних.

«Как же, ездил! Вот и жаркое несут! Но я мчался во всю прыть от страху. Мне вслед все кричали:

Коли едешь в Эльстад,
Дельде расскажи —
Дильд в огонь упал!»

«Ах! Это мой сынок!» — раздалось вдруг из комнаты, где сидели гости, и кто-то стремглав выбежал оттуда, размахивая кулаками и сбивая всех с ног. Тут шапка-то с нее и свались, все и увидали, что это лесовиха. Она забралась туда и таскала со столов мясо, сало, масло, пирожные, пиво и водку и всякую всячину, но тут так переполошилась за своего сынка, что позабыла в пивном чане свою серебряную кружку и не заметила, как обронила с головы шапку. Кружку и шапку хозяева подобрали и спрятали, а шапка-то была невидимка: если кто ее наденет, того ни один человек видеть не может, разве только ясновидящий. Цела ли еще у них эта шапка, не знаю наверное, — сам я ее не видал и на себя не надевал.

— Да, эта нечисть страсть ловка воровать, это я всегда слыхала, — сказала Берта Туппенхауг. — А хуже всего от них приходится на сэтерах. Все это время у лесовиков да у троллей настоящий праздник: пастушки только и думают о своих женихах и забывают перекрестить на ночь подойники, крынки с молоком и со сливками и прочее, вот те и таскают, что им полюбится. Людям нечасто удается увидать их, но все-таки иногда случается, как вот раз было на Неберг-сэтере, здесь, в Альменнинге.

Было там в лесу на работе несколько дровосеков. Когда они собирались вечером отправиться ночевать на Небергский сэтер, из лесу вдруг раздался голос: «Скажите Килле, что с ее сынками беда случилась, — сварились в котле!»

Пришли дровосеки на сэтер и рассказали это девушкам. Только проговорили, что крикнул им голос из лесу: «Скажите Килле, что с ее сынками беда случилась, — сварились в котле», — как в молочной кто-то как крикнет: «Ах, это сынки мои!» — и оттуда стремглав выскочила лесовиха с подойником в руках, так что все молоко расплескала.