Норвежские сказки

— Еще бы! Чего-чего я не навидался, не наслыхался тут в лесу и в поле! — сказал Матиас. — Не раз слыхал, как тут кто-то клялся, лопотал, пел; слыхал и такую чудесную музыку, что и не описать. А раз я пошел на тетеревов — так, должно быть, в конце августа, потому что черника уж поспела, и брусника чуть закраснелась, — и сижу возле самой тропинки меж кустов, так что мне всю тропинку видно и еще небольшую ложбинку в кочках да в вереске; там же внизу было много темных овражков. Вот слышу, тетерка закудахтала в вереске, я начал подсвистывать и думаю: «Только бы ты показалась, тут тебе и конец». Только вдруг слышу позади себя на тропинке шорох какой-то. Оглянулся — по тропинке двигается старик и — такое чудо! — как будто с тремя ногами, — третья-то болталась между двумя другими. И сам он не шел, а точно плыл по тропинке; плыл-плыл и скрылся в одном из овражков. Я сейчас же догадался, что не я один видел его: из-за кочки выглянула тетерка и, вытянув шею и наклонив голову набок, начала подозрительно коситься в ту сторону, где скрылся старик. Но я тут зевать, конечно, не стал, живо приложился и — бац! Она растянулась и забила крыльями.

Да, так-то было дело. А еще раз — случилось это в самый сочельник, вскоре после того, как я видел лесную деву на болоте, у большой дороги — мы с братьями катались на салазках и валяли снегура возле маленькой горки, а место то было, скажу я вам, не совсем чистое. Вот, играем мы, возимся, как все ребятишки; свечерело уже; младший братишка, — ему было так года четыре-пять, не больше, — пуще всех визжал и хохотал от радости. Вдруг в горке как заговорит: «По домам пора!» Как бы не так! Мы остались; по нашему было еще рано. Только немного погодя опять слышим: «Живо по домам!» «Слушайте, — говорит младший братишка, — ума-то у него только на это и хватило. — Вон, в горе говорят, что нам домой пора!» А мы себе опять как будто не слышим, возимся. Но тут в горе так рявкнуло, что у нас в ушах зазвенело: «Пошли домой сию минуту, не то я вас!» Мы как зададим стрекача, одним духом до дверей домчались.

Еще раз, — но это было уж долго спустя, все мы уж выросли, — в воскресенье, на заре, приходим с братом домой; мы ночью рыбу ловили. Слышим, собаки так и заливаются на Солбергском лугу; там было много собак. Я очень устал, пошел и завалился спать, а брат сказал, что погода больно хорошая, и ему хочется пойти послушать собак. Только лай-то вдруг сразу точно оборвался. Брат двинулся дальше, — думал, что, может быть, увидит зайца или спугнет его. Дошел до пня, глядь, перед ним по ту сторону болота красное здание, большое, красивое; только все окошки кривые, и двери тоже. Удивился он: кажется, все эти места как свои пять пальцев знает, и вдруг — такое здание! Брат вздумал перейти болото, чтобы заглянуть в дом, — народу там не было видно — а потом пойти за мной.

— Эх, жаль, — сказал я, — что он не перебросил кусочек стали[12] или не выстрелил через здание, — ружье-то у него, верно, было с собой. А то, когда вы собрались вернуться, вероятно, все уже исчезло?

— То-то вот! — отозвался Матиас. — Будь я на его месте, я бы сейчас выстрелил прямо в этот самый дом, а брат совсем растерялся. И вот послушайте, дальше еще хуже вышло. Когда брат добрался до середины болота, он попал в такую толпу, что еле мог протискаться. Все были без курток и все шли на север. Но брат дальше холма не добрался, — они сбили его с ног, и он так и остался на месте до вечера, когда сестры погнали домой корову. Глядят — он лежит, кулаки сжаты у самого носа, и весь синий, а на губах пена. Перепугались они здорово, приволокли его домой, положили на лавку и позвали меня.

Взглянул я — вижу дело плохо. Одно только оставалось: снял я со стены ружье заряженное и дал выстрел вдоль над братом. Он и не шевельнулся, лежит пластом, как мертвый.

«Ну, — думаю себе, — надо взяться по-иному». — Пособите, девки! — говорю сестрам. — Надо положить его туда же, откуда взяли, иначе толку не будет. — Так мы и сделали, положили его у холма, и я во второй раз выстрелил над ним. Ну тут, небось, очухался! С места вот не сойти — вскочил, как будто что его подняло! Выпучил глаза и глазеет вокруг, как шальной; мы даже испугались. Привели его домой, а ему все не лучше, и такой стал дурной, что не поверите. Встанет и стоит, выпучив глаза, точно они у него выскочить хотят. Ни он займется чем-нибудь, ни он поговорит о чем; разве уж с ним заговорят. Испорчен он, значит, был. Ну, потом все-таки помаленьку сошло с него; тогда он и рассказал нам, как все было. Так вот чего я навидался! — заключил Матиас.

— А домового ты никогда не видал? — спросил я.