Норвежский лес

— Я не настолько хорошо тебя знаю, чтоб вымогать.

— То есть, узнаешь лучше — тоже начнешь? Как и все остальные?

— Не исключено, — сказал я. — В реальном мире многие живут вымогательством.

— Но ты этого делать не станешь. Мне так почему-то кажется. В вымогательстве я — большой специалист. Ты не из той породы, поэтому мне с тобой спокойно. Знаешь, в мире немало людей, которые любят, чтобы у них вымогали, и вымогают сами. А когда начинается суета, поднимают шум. Им это нравится. А мне — нет. Маются, понимаешь, от безделья.

— Слышь, а ты, например, что-нибудь вымогаешь? Ну, или там… может, что у тебя?

Мидори сунула в рот льдышку и пососала ее.

— Хочешь меня поближе узнать?

— Есть интерес. Небольшой.

— Послушай, я задала вопрос: «Хочешь меня поближе узнать?» Тебе не кажется, что ответ не в тему?

— Хочу поближе узнать. Тебя, — сказал я.

— Серьезно?

— Серьезно.

— Даже если потом захочется отвести глаза?

— Что, такая страшная?

— В каком-то смысле, — сказала Мидори и нахмурилась. — Хочу еще выпить.

Я подозвал официанта и заказал по четвертой порции. Пока не принесли выпивку, Мидори сидела, облокотившись на стойку бара. Я молча слушал «Honeysuckle Rose» Телониуса Монка. В баре было еще пять-шесть посетителей, но выпивали только мы. От аромата кофе в полумраке бара было интимно.

— Ты свободен в следующее воскресенье?

— Я тебе уже говорил, что по воскресеньям всегда свободен. До шести часов, когда мне на работу.

— Тогда поедешь со мной?

— Хорошо.

— Я заеду за тобой в общежитие. Время точно сказать не могу. Ничего?

— Без проблем, — ответил я.

— Знаешь, Ватанабэ, что мне сейчас хочется сделать?

— Даже представить себе не могу.

— Завалиться в мягкую постель, это во-первых, — сказала Мидори. — Мне хорошо, я пьяная, вокруг нет ослиного дерьма, а рядом лежишь ты. И медленно меня раздеваешь. Очень нежно. Как мать раздевает своего ребенка. Аккуратно.

— А-а, — сказал я.

— Мне какое-то время так хорошо, что я лежу и кайфую. Но вдруг прихожу в себя и кричу: «Перестань, Ватанабэ! Ты мне нравишься, но у меня сейчас другой парень, и я так не могу. Я в этом смысле строгая. Поэтому отстань. Прошу тебя». Но ты не отстаешь.

— Я отстану.

— Знаю. Но это же вымышленная сцена. Поэтому пусть будет так, — продолжала Мидори. — И ты показываешь мне. Его. Который встал. Я закрываю глаза, но вскользь замечаю все равно. И говорю: «Нет. Я серьезно — нет. Такой большой и толстый не войдет».

— Не такой у меня и большой. Обычный.

— Ладно. Какая разница? Это же фантазия. Вдруг твое лицо становится печальным, и ты говоришь: «Мне жаль тебя. Давай пожалею. Ну, не плачь, не плачь. Бедный ребенок».

— То есть, этого тебе сейчас хочется больше всего?

— Да.

— Ну-ну.

Выпив по пять стаканов водки с тоником, мы собрались уходить. Я хотел было заплатить, но Мидори шлепнула меня по руке, вынула из портмоне десятитысячную купюру без единой морщинки и заплатила по счету.

— Ладно тебе. Я как раз получила за одну работу. К тому же, приглашала я, — сказала она. — Конечно, если ты состоятельный фашист и не терпишь, когда женщина угощает, тогда другое дело.

— Я так не думаю.

— К тому же, я тебе не дала.

— Потому что большой и толстый?

— Да, — сказала Мидори. — Потому что большой и толстый.

Мидори захмелела, оступилась, и мы чуть не покатились кубарем с лестницы. Когда мы вышли на улицу, голубое небо застилали тонкие облака, город нежно окрашивали лучи заходящего солнца. Мы немного побродили по городу, и между делом Мидори сказала, что хочет полазать по деревьям. На Синдзюку подходящих на нашлось, а парк Синдзюку-Гёэн уже был закрыт.

— Жаль, — сказала она. — Я так люблю лазать по деревьям.

Мы шли и по дороге покупали то, что приглянется нам на витринах. Город перестал выглядеть неестественным, как раньше.

— Благодаря тебе я, кажется, постепенно привык к этому миру.

Мидори остановилась и посмотрела мне в глаза.

— Точно. Зрачки прояснились. Видишь — поведешься со мной, и сколько хорошего сразу.

— Верно.

В полшестого Мидори сказала, что ей нужно готовить ужин, и засобиралась домой. Я ответил, что тогда поеду на автобусе в общагу. Проводил ее до вокзала Синдзюку, и мы расстались.

— Знаешь, чего я сейчас хочу? — спросила перед расставанием Мидори.

— Даже не представляю, о чем ты можешь подумать.

— Хочу, чтобы нас с тобой поймали пираты, раздели догола, прижали лицом друг к другу и связали веревкой.

— Почему именно так?

— Это — странные пираты.

— Думаю, не более чем ты, — заметил я.

— И, сказав, что через час скинут в море, они бросили нас прямо в таком виде в трюм: мол, наслаждайтесь вдоволь.

— И что?

— Ну мы и наслаждались вдоволь целый час: катались, прижимались друг к другу…

— И этого тебе хочется больше всего?

— Да.

— Ну-ну…

В воскресенье Мидори приехала за мной в полдесятого. Я только проснулся и даже еще не умывался. Кто-то постучал в дверь и крикнул:

— Эй, Ватанабэ, к тебе какая-то девчонка.