Норвежский лес

Вернувшись в палату, Мидори опять подсела к отцу и заговорила. Отец только вставлял «а-а», «ага» или вообще отмалчивался. Около одиннадцати пришла жена круглолицего соседа по палате. Она сменила ему ночную пижаму, почистила фрукты. Приятная женщина, она болтала с Мидори обо всем на свете. Пришла медсестра, заменила капельницы, перекинулась парой слов с собеседницей Мидори и ушла. Тем временем я от безделья разглядывал палату и провода за окном. Изредка на них садились воробьи. За это время Мидори по очереди разговаривала с отцом, вытирала ему пот и слюну, перебрасывалась фразами с соседкой и медсестрой, что-то спрашивала у меня, проверяла капельницу.

В полдвенадцатого начался обход. Мы с Мидори вышли подождать в коридор. Появился врач, у которого Мидори поинтересовалась состоянием отца.

— Сразу после операции, обезболивающее даем. Конечно, сильное истощение, — ответил врач. — Результаты станут известны дня через два-три… мне в том числе. Пойдет на поправку — хорошо, нет — будем думать дальше.

— Что, опять будете вскрывать голову?

— Будет день — будет пища, — ответил врач. — Постой, что-то юбка на тебе сегодня коротковата.

— Красивая?

— А как ты ходишь по лестнице? В ней? — задал вопрос врач.

— Так и хожу. Показываю все, как есть, — ответила Мидори. Медсестра у нее за спиной прыснула.

— Тебе тоже неплохо бы полежать, провериться, — покачал головой врач. — В общем, так. Пока находишься в этой больнице, старайся пользоваться лифтом. Не хочу, чтоб из-за тебя прибавилось пациентов. В последнее время и так работы хоть отбавляй.

Через некоторое время начался обед. Медсестра погрузила на тележку еду и стала развозить по палатам. Отцу Мидори подали картофельный суп, фрукты, мягкую отварную рыбу без костей и овощное пюре. Мидори положила отца на спину, покрутила ручку в ногах кровати и приподняла спинку. Потом зачерпнула ложкой суп и начала его кормить маленькими порциями. Отец съел пять-шесть ложек, отвернулся и сказал:

— Хватит…

— Нельзя так мало есть, — сказала Мидори.

— Потом…

— Ну что мне с тобой делать? Не будешь есть — не будет здоровья, — сказала Мидори. — По малому еще не хочешь?

— Нет…

— Ватанабэ, пойдем вниз, пообедаем в столовой? — предложила Мидори.

— Пойдем, — согласился я. Хотя если честно, есть мне не хотелось.

В столовой стояла кутерьма — и врачи, и медсестры, и посетители обедали вперемешку. В просторном зале без единого окна стояли в ряд столы и стулья, люди ели там и вели разговоры — видимо, о болезнях, — а их голоса отдавались эхом, как в подземном переходе. Иногда по радио вызывали врачей или медсестер, и объявления заглушали этот гул. Пока я занимал столик, Мидори принесла на алюминиевом подносе два комплексных обеда. Картофельные котлетки в сливочном соусе, картофельный салат, шинкованная капуста, что-то вареное, рис и суп мисо. В такой же, как и для больных, пластиковой посуде. Я съел только половину, Мидори же аппетитно уплела всю порцию.

— Что, не хочется? — потягивая горячий чай, спросила она.

— Да не очень.

— Это из-за больницы, — оглядываясь по сторонам, сказала Мидори. — С непривычки все так. Запах, звуки, спертый воздух, лица больных, напряг, раздражение, отчаяние, боль, страдание, усталость… Из-за всего этого сокращается желудок и пропадает аппетит. Привыкнешь — перестанешь обращать внимание. К тому же, какая из тебя сиделка, если нормально не поешь? Серьезно. Я выхаживала четверых: деда, бабку, мать и вот теперь отца, поэтому знаю. Бывает так, что не до еды. Поэтому когда есть возможность, нужно есть впрок.

— Понимаю.

— Когда приходят навестить родственники, мы часто обедаем здесь. Они, как и ты, оставляют примерно половину. Я-то съедаю все подчистую. Только и слышишь от них: «Мидори, ну ты уплетаешь. Мы уже наелись, и больше не лезет». Но с больными сидят не они, а я. Чего смеяться? Остальные изредка заглядывают и лишь сочувствуют. А подмывать, утирать слюни и тело освежать-то приходится мне. От одного сочувствия задница чистой не станет. Мне самой его жалко раз в пятьдесят больше. А стоит съесть весь обед, все смотрят чуть ли не с упреком: «Мидори, ну ты уплетаешь»… Что я им, вьючный осел, что ли? Почтенного возраста люди, а простых вещей не понимают. Говорить можно что угодно. Но куда важнее, чистый лежит больной или в дерьме. Я тоже порой обижаюсь. Выбиваюсь из сил. Хочу зареветь. Никаких надежд на выздоровление, а толпы врачей вскрывают голову, копаются в ней — и так раз за разом. Причем, все хуже и хуже, голова вообще перестает соображать. И все это — на твоих глазах. Попробуй посмотри на это целыми днями. Никто не выдержит. Такое. Вдобавок ко всему, сбережения тают не по дням, а по часам. Не знаю, хватит на оставшиеся семь семестров или нет? Сестре так можно и не мечтать о свадьбе.

— Сколько раз в неделю ты сюда ходишь? — попробовал спросить я.