Нос некоего нотариуса

В нашей стране дуэль не может состояться иначе как по воле, или по меньшей мере с согласия шести лиц. А между тем по крайней мере пятеро ее вовсе не желали. Метр Л'Амбер был храбр; но он знал, что подобного рода скандал из-за маленькой балетной танцовщицы, сильно повредит его конторе. Маркиз де-Вилльморен, старый дуэлист, один из самых компетентных знатоков в делах чести, сказал, что дуэль — благородная игра, в которой все, с начала до конца партии, должно быть правильно. Но удар кулаком по носу из-за девицы Викторины Томпэн был самым смешным, какой только можно вообразить, поводом к дуэли. Притом, он честью заверял, что г. Альфред Л'Амбер не видал Айваз-Бея, что он не желал ударить ни его, никого. Г. Л'Амберу показалось, что идут две его знакомые дамы, и он быстро подошел к ним, чтоб раскланяться.

Берясь рукою за шляпу, он сильно задел, но без всякого намерения, господина, который подбежал, с другой стороны. То была чистая случайность, или на самый худой конец неловкость; но нельзя же отвечать за случайность или хотя бы за неловкость. Звание и воспитание г. Л'Амбера никому не дают права предполагать, будто он способен хватить кулаком Айваз-Бея. Его всем известная близорукость и полумрак пассажа были всему виной. Наконец, г. Л'Амбер, посоветовавшись со своими секундантами, готов извиниться перед Айваз-Беем в том, что случайно задел его.

Это рассуждение, довольно справедливое само по себе, получало особый вес благодаря личности оратора. Г. де-Вилльморен был одним из тех дворян, которых кажется смерть забывает ради того, дабы напомнить нынешнему выродившемуся поколению о временах исторических. По метрическому свидетельству ему было всего семьдесят девять лет; но по душевным и телесным привычкам, он принадлежал к XVI веку. Он думал, говорил и действовал, как человек, служивший в войсках Лиги и наделавший не мало хлопот Беарицу. Убежденный роялист, строгий католик, он вносил в свои ненависти и привязанности страсть, доводившую все до крайности. Его храбрость, его верноподданство, его прямота и даже некоторая доля рыцарского безумия приводили в изумление нынешнюю несостоятельную молодежь. Он ничему не смеялся, дурно понимал шутку и обижался на остроту, как на недостаток почтения. То был самый нетерпимый, самый нелюбезный и самый почтенный старик. После июльских дней он сопровождал Карла X в Шотландию; но через две недели уехал из Голи-Руда, оскорбленный тем, что французский двор смотрит не серьезно на случившееся несчастие. Он тогда подал в отставку и обрезал навсегда усы, которые хранил в ларце с надписью: Усы, которые я носил, служа в королевской гвардии. Его подчиненные, офицеры и солдаты, питали к нему великое уважение и страшно его боялись. Рассказывали друг другу на-ушко, что этот неколебимый человек упрятал в тюрьму единственного сына, молодого двадцати-двух летнего воина, за нарушение субординации. Сын, достойный отпрыск отца, упорно отказался уступить, заболел в тюрьме и умер. Новый Брут оплакал своего сына, воздвиг ему приличный памятник и постоянно навещал его могилу два раза в неделю, и исполнял этот долг, не взирая на погоду и свои года; но он не согнулся под бременем упреков совести. Он держался прямо и неуклонно; ни года, ни печаль не погнули его широких плеч.

То был коренастый, сильный, небольшого роста человек, не оставлявший юношеских упражнений; для поддержания здоровья он больше рассчитывал на игру в мяч, чем на доктора. В семьдесят лет он женился во второй раз на бедной и благородной девице. От неё у него было двое детей, и он надеялся, что скоро дождется внучат. Любовь к жизни, столь сильная у стариков таких лет, не очень-то заботила его, хотя он и был счастлив на земле. В последний раз он дрался на дуэли в семьдесят два года с красивым полковником пяти футов и шести дюймов ростом; по одним источникам, из-за политических недоразумений, по другим — по причине супружеской ревности. В виду того, что человек такого звания и характера взял сторону г. Л'Амбера, в виду того, что он объявил, что дуэль между нотариусом и Айваз-Беем была бы бесполезна, буржуазна и компрометировала бы обе стороны, казалось, мир был подписан заранее.

Таково было мнение г. Анри Стеймбура, который не был ни достаточно молод, ни довольно любопытен, чтоб желать во что бы то ни стало быть свидетелем на дуэли; и оба турка, люди благоразумные, тотчас же приняли предложенное удовлетворение. Впрочем, они попросили позволения предварительно переговорить с Айвазом, и противник ждал их, не ложась спать, пока они сбегали в посольство. Было четыре часа утра; но маркиз спал уже только ради очищения совести, и сказал, что не ляжет в постель, пока дело не решится.

Свирепый Айваз, с первых же слов друзей на счет примирения, рассердился по-турецки.