Нос Рембрандта

В раннем и куда более мягком варианте этой сцены «Товия возвращает зрение своему отцу» (1636) (илл. 26) четыре головы – архангела Рафаила, который выглядит несколько встревоженным, Товии, при усах и в тюрбане, еще более встревоженного Товита и Анны в профиль, которая с видом бесконечной любви держит мужа за руку, – находятся в золотом продолговатом пятне света среди тусклого водоворота медных бликов и зеленовато-синих теней. Среди них смутно видны сломанные стропила кровли и полуразрушенная деревянная версия винтовой лестницы из картины «Размышляющий философ», хранящейся в Лувре; винный бочонок и поблескивающий котелок на очаге; несколько сидящих фигур – кажется, что слышен их шепот; перевернутая корзина из ивовых прутьев и зад пса, похожего на пуделя, который бредет прочь от окна и происходящего рядом с ним чуда[22]. Сама хирургическая операция растворяется в беспорядке этой милой и сонной вселенной, замкнутой в себе, как лента Мёбиуса. Эта пленительная, богатая фактурными эффектами, насыщенная музыкой картина полна тайных значений и глубинных слоев; она одновременно простая и изощренная, написанная свободно и тщательно скомпонованная; в ней нет ничего от проповеди и не чувствуется постановочности, характерной для многих крупных работ Рембрандта. Поток белесого света льется из окна слева, омывая поверхность песчаника, золотые крылья ангела и чеканные черты лица Товита: глаза, нос, рот, серебряные завитки бороды; а пространство между его обращенным кверху лицом и склоненными к нему головами трех других персонажей становится пространством целительного сияния.

26. Товия возвращает зрение своему отцу. 1636

Дерево, масло

Государственная картинная галерея, Штутгарт (картина приписывается кисти Рембрандта)

Как гончие, смыкающие кольцо

В том же году, когда была создана эта светлая медитация на тему обретения зрения, Рембрандт сходным образом, но гораздо более драматично, используя яркие наклонные лучи света и сумятицу теней, создает образы насилия, исключительного даже для его погрязшего в жестокости века. Он изображает развязку истории Самсона и Далилы, сюжет, к которому уже обращался в молодости, когда они с Яном Ливенсом делили студию в Лейдене. (Ливенс тоже сделал несколько картин на эту излюбленную художниками XVII века тему.) В отличие от ранней версии, где всё внимание сосредоточено на спящем Самсоне, чья голова покоится на коленях у Далилы, и на подкрадывающемся к нему солдате-филистимлянине с ножницами для стрижки овец, это «Ослепление Самсона» (илл. 27) – возвышенно-зрелищное высвобождение жажды крови.

Рембрандт использует эротическую подоплеку сюжета – Далила обольщением выманила у Самсона признание, что секрет его силы в длинных волосах, а потом выдала эту тайну филистимлянам, и те, обрезав их, лишили его могущества, – но вместо того чтобы позволить воображению зрителя дорисовать детали жестокой сцены, он выставляет их прямо на переднем плане, перед нашими глазами, одну за другой: судорожно сжатые пальцы ноги и напряженные мускулы Самсона, пятна крови и железо кандалов, врезающихся в его тело. Это один из самых больших холстов Рембрандта, и каждый его дюйм проникнут первобытной свирепостью. С барочной отвагой отказываясь от условностей прошлого, в соответствии с которыми светлые тона приближают предмет к зрителю, а темные – удаляют от него, художник втягивает нас в картину, затеняя передний план и насыщая задний лучезарной голубизной и белизной. Это то, что Самсон теряет, – сияние дневного света.

27. Ослепление Самсона. 1636

Холст, масло

Штеделевский институт, Франкфурт-на-Майне