Нос Рембрандта

Врачи, чье хобби – находить болезни у гения, периодически делают выводы о том, что Рембрандт страдал от того или иного недуга, кожной болезни или нарушения зрения. Но это ничего не прибавляет к пониманию его искусства. Потому что материалом его творчества был именно что материал: грубость его «широкого» стиля, после того как он перешагнул пятый десяток, близка к старческой коже, его самого и большинства его немолодых моделей: провалы и отеки, раздражения и высыпания, морщины и складки, «гусиные лапки» и мешки под глазами. В молодости и в среднем возрасте он писал самые дорогие материалы: соболий мех, бархат, шелк, тончайшее полотно и кружево, роскошные вышивки, драгоценные камни и жемчуг, закаленную сталь и мерцающее золото, – а теперь отказался от этого и в последнее десятилетие своей жизни работал как одержимый, наслоениями красок передавая неровности стареющей кожи. Кожа – самый универсальный материал. В нее одеты или до нее раздеваются и нищий, и бургомистр. По словам Жана Жене, Рембрандт пришел к тому, что перенес блеск драгоценных камней на самые низменные предметы: «…все лица одинаково ценны и каждое из них отсылает – или ведет – к человеческой личности, тоже не более и не менее ценной, чем любая другая. <…> каждый предмет обладает своим собственным величием, не бóльшим, но и не меньшим, чем любой другой»[36].

В мрачный период 1668–1669 годов, когда умер от чумы его единственный сын Титус, которого он так часто и с такой любовью писал, воспроизводя на полотнах женственный взгляд и длинный прямой нос, столь отличный от похожего на корнеплод нароста на собственной физиономии, Рембрандт создал два последних автопортрета, на которых предстал созерцателем тщеты человеческих устремлений. Первый автопортрет, из музея Вальрафа-Рихарца в Кёльне, – явная tronie; на нем изображен хихикающий, с согнутой спиной старик, стоящий перед каким-то гротескным профилем (илл. 44). Картину трудно истолковать, поскольку она, возможно, была вырезана из большей по размеру. Существуют две основных точки зрения: согласно одной, старик – древнегреческий художник Зевксис, который, согласно легенде, умер от смеха, когда рисовал морщинистую старуху; согласно другой, это «смеющийся философ» Демокрит, который не мог удержаться от веселья при виде комедии человеческой жизни[37]. Но в конце концов, этикетка не главное – на нас воздействует то, что мы видим: две фигуры, одна из которых – дерзкая, живая, а другая, возможно, чучело; ссутулившийся старик и высокая темная фигура; оба погружены в полутьму, откуда их выхватывает неверный свет коптящей свечи или фонаря. Коричневатый, словно пропущенный через толстый слой шеллака, этот свет падает на многослойную сумятицу мазков. Если стоять очень близко к картине, кажется, что смотришь на бурлящую магму. Стоит отступить назад, и огненная масса красок превращается в колпак (возможно, тот же самый, что и на двух предыдущих автопортретах, но теперь похожий на раскатанное тесто), стекающий с плеча шарф, лицо, набросанное стремительными мазками вокруг очень большого, острого, выдающегося вперед носа. Сарказм картины состоит в том, что массивный нос доминирует в обоих лицах, и художника, и его модели, будь это заказчик, вдохновитель или объект насмешки. Они – парные фигуры, два клоуна в одном фарсе.

45. Автопортрет. 1669

Холст, масло

Национальная галерея, Лондон

Но ни тени насмешки нет во втором автопортрете, находящемся в лондонской Национальной галерее, который говорит нам о том, от чего художнику не избавиться и чего он лишился (илл. 45). Поза напоминает об «Автопортрете в возрасте тридцати четырех лет», который хранится там же и был написан, когда Рембрандт находился на вершине карьеры, до смерти Саскии, денежных проблем, скандалов. Но вместо чернильных, с бархатными полосами, рукавов и золотой цепи, охватывающей нижнюю часть широкого берета, на Рембрандте облегающая голову шапка и простой до неказистости кафтан. Если бы не край белого колпака (его старого фетиша), выглядывающий из-под скуфейки, мы бы не догадались, что человек, представший перед нами в таком непритязательном, будничном виде, – знаменитый живописец или живописец вообще. Рентгеновский анализ портрета показал, что Рембрандт сперва написал себя с мольбертом и кистями и только потом решил изобразить руки сжатыми в подобии молитвенного жеста, – а может быть, он просто греет пальцы[38]. Не знай мы, кто это, мы бы подумали, что перед нами старый лавочник или – почему бы и нет? – ушедший на покой мельник. Великий Рембрандт вернулся к домашней одежде тяжело работавших людей, среди которых он вырос, и, может быть, наконец принял ее как свою. Возможно, ему вспоминался шум камыша на заболоченных местах у городской стены перед его родительским домом в Лейдене или шепот весенних ветерков, звучащих в гласных его родового имени – ван Рейн, родом с Рейна, – которым он не подписывал свои работы более сорока лет.