Нос Рембрандта

Рембрандт вернулся к теме молодой женщины в постели в одной из своих последних гравюр. Ему в это время исполнилось пятьдесят три – то есть, по представлениям XVII века, он, поседевший и многое переживший, был на пороге старости. Он потерял жену и троих детей; его высокомерие, неспособность расплатиться с долгами и скандальная личная жизнь оттолкнули от него самых могущественных покровителей, включая Яна Сикса; его дом на богатой улице Брейстрат и большая часть его коллекции произведений искусства и редкостей ушли с молотка, и теперь он поселился с Хендрикье и Титусом у канала, на другом берегу которого находился парк развлечений. Ему предстояло прожить еще десять лет и понести новые потери, но это был едва ли не последний раз, когда величайший гравер в истории взялся за резец и гравировальную иглу. Возможно, эта техника требовала слишком большого инструментария для его нынешнего положения. Возможно, она стала казаться ему слишком трудоемкой и сухой.

Каковы бы ни были причины, они не отразились на виртуозности и чувственности этого офорта (илл. 41). В ее основу легла уже не библейская история, а сцена из античной мифологии, что позволило художнику свободнее трактовать тему. На гравюре Юпитер в облике морщинистого сатира с венком из листьев на голове стянул простыню со спящей Антиопы и смотрит на ее великолепную наготу[30]. Он наклонился вперед, из своего божественного сияния, к свету, омывающему ее тело. Через мгновение он взойдет на ложе и возьмет ее силой, но пока он просто любуется ею, особенно – затененным треугольником на лобке. То, что должно случиться, еще не случилось. Антиопа, самая пьянящая из всех обнаженных Рембрандта, спит, легко дыша приоткрытым ртом, ничего не подозревая, разметавшись, закинув левую руку за голову и положив ее на растрепанные волосы, ее правая рука тонет в мягкости пуховой подушки, соски обращены вверх, к свету, черты лица говорят о полной расслабленности. Она одновременно совершенно невинна и полностью выставлена напоказ. Ее голова откинута назад так, что мы видим ее ноздри. И хотя они живые и теплые, как любая телесная деталь у Рембрандта, их вытянутая овальная форма и мясистость напоминают нам о другой паре ноздрей, о восковых ноздрях Малыша из «Урока анатомии доктора Тульпа». На самом деле в композиции этих двух произведений есть нечто общее: Юпитер наклоняется в той же позе, что и хирург, написанный Рембрандтом четверть века назад, а то, как бог отводит простыню, пародирует изящное движение доктора Тульпа, показывающего, как работает рука.

41. Юпитер и Антиопа. 1659

Офорт

Национальный музей, Амстердам

Труп и спящая девушка. В конечном счете оба они являются объектами желания: желания знать в первом случае, желания познать – во втором. Желания понять и желания обладать или, в обоих случаях, желания видеть, рисовать, изображать. Как и Пикассо во всех своих бессчетных вариациях на тему встречи старого сатира и молодой прекрасной женщины, Рембрандт дает нам мифологический эквивалент взаимоотношений художника и модели или, более широко, взаимоотношений художника и мира[31].

Свет на кончике носа

Неудивительно, что в последние годы жизни Рембрандт минимум три раза изобразил себя в рабочей одежде перед мольбертом – просто как художника, занятого своим делом. Эти портреты так отличаются по настроению и технике от автопортретов в облике молодого денди, разодетого в бархат и позирующего с золотой цепью на плечах, что их можно принять за работу куда менее утонченного художника и человека, который утратил все иллюзии относительно себя и человечества. Краска накладывается резкими масками, которые сообщают картине атмосферу осенней бури на побережье. Насыщенный темнотой фон пронизан вспышками неверного, зловещего света, коричневыми и цвета грязной слоновой кости штрихами; гаснущие золотые и лихорадочные красные блики словно нанесены плетью под разным углом. Складывается впечатление, что художник достиг яростной универсальности: после сорока с лишним лет работы кистью и красками он научился, подобно партизанам, окружать холст и атаковать его одновременно со всех сторон. Поздние картины Рембрандта словно пережили неожиданное нападение из засады.