Носорог для Папы Римского

— Держись от этого дела подальше. Обычные люди увидят только кораблекрушение, наш провал и торжество портингальцев. Осенью Фернандо переводит свой двор в Севилью. У тебя там хватает врагов, и этим интриганам потребуется очередная жертва. — На этот раз он умолк, чтобы придать больше веса своим последующим словам. — Не позволяй сделать из себя козла отпущения. Не знаю, смогу ли я тогда тебя защитить. — Он понизил голос. — Стыдно в этом признаваться.

— О каком стыде ты толкуешь? — быстро ответил Вич. — Не тревожься об этом. Моя честь незапятнана, и так оно будет всегда. — Потом, заметив, что беспокойства на лице Альваро не убавилось, он продолжил: — Я признателен тебе за эти сведения, но такой оборот, дружище, можно было предвидеть. Знают об этом или не знают он и сплетники из Севильи, но козел отпущения уже выбран.

Затем они говорили о времени, проведенном вместе в Бургосе, о сельской местности возле Валенсии. Вич поносил итальянцев и их манеры, пока дон Альваро не расхохотался. Было уже около полудня, когда Вич подошел к окну, чтобы посмотреть, как Альваро садится в седло и медленно выезжает из ворот. Он стоял там и некоторое время после того, как всадник скрылся из виду, перебирая в памяти подробности встречи со своим старым другом. Озлобленность, да, но этого следовало ожидать. В уши Фернандо влили столько яда, что хватило бы на целый океан. Его взгляд бесцельно блуждал поверх беспорядочно разбросанных коньков крыш и печных труб. Солнце шпарило прямой наводкой, придавая глиняной желобчатой черепице бледно-оранжевый оттенок и ослепительно сверкая, отражаясь от стен. Что-то его донимало, но он не мог уловить, что именно. Что-то неясное… Стараясь изо всех сил, он покопался в их с Альваро сантиментах и понял: явное беспокойство его собеседника (словно он, Вич, не знал, как обезопасить себя с тыла), толки о козлах отпущения и сплетниках. Стыдно в этом признаваться… Почему стыдно?

Но что бы ему ни докучало, оно же от него и ускользало, и в конце концов дон Херонимо отмахнулся от этой мысли. В Бургосе Альваро был сообразителен, полезен — и слаб.

Таким он и останется, сказал себе Вич. Никакой тайны в этом нет. Просто ничего не изменилось.

Военный, судя по манере держаться… Кто еще это мог быть?

Солдаты бывают самые разные, сказал себе Сальвестро. А их манера держаться? Важная походка, заносчивость. Шляпа с пером на косматой голове. Эфес сабли — как можно выше, а гульфик панталон — как можно шире. Лучшими солдатами, это знал каждый, были валлоны, савояры, гасконцы, хорваты и корсиканцы. А еще далматинцы, но они просто ненормальные. Или взять аркебузиров: мрачные лица, покрытые оспинами и зеленовато-голубыми татуировками — пятнами от крупиц пороха. Они вертели в руках щетки банников и клочья набивки, а на марше к Прато один из них признался Сальвестро, что хранит запас восковых спичек у себя в заду, чтобы уберечь их от внезапных ливней. Швейцарские Reisläufer и Freihartse[48] занимались в их подразделении чем угодно, кроме того, чтобы драться, а бретонцев — их было несколько рот — можно было определить по черным крестам, намалеванным на лбу. Были солдаты толстые — эти едва ковыляли. И были худые, идущие легким шагом. Хороший копейщик всегда был в латах (самому Сальвестро обзавестись ими не удалось). Тяжеловооруженные всадники — из благородных — спали в кирасах и выезжали на поле боя в доспехах работы самого Миссальи, с ярко расцвеченными вымпелами, на лошадях размером с дом. Небольшие отряды оруженосцев и арбалетчиков поспевали за ними верхом на пони. Полевые командиры и Trossmeisters[49] были крупными, краснолицыми и крикливыми. Бомбардиры разговаривали на языке цифр, которого никто больше не понимал, а мастера обращения с arme blanche[50] разговаривали только с теми, кто мог проследить свою родословную до четырнадцатого колена… Сальвестро думал и о неподвижных фигурах, разбросанных по полям за Равенной, которые с наступлением сумерек походили на темные могильные насыпи. Была ли у мертвых манера держаться? Родольфо мало чем мог помочь с этим вопросом, который уязвил его неделю назад и до сих пор так и не отпускал.

— Говорю же, я его едва видел. Он стоял здесь, внизу, а я поднимался по лестнице. Сказал ему, что никогда ни с кем из вас не сталкивался, но если вдруг встречу, то передам его послание.

— А он, когда о нас спрашивал, называл наши имена? — не отставал Сальвестро.

Родольфо кивнул.

— Потом он вышел. Прекрасно разглядел его шляпу, если только это может чем-нибудь помочь.

Сальвестро, тряся головой, вернулся к Бернардо.

— Говорил же тебе, что это не он, — сказал здоровяк без особой убежденности в голосе.