— Он лгал вам с самого начала, старый вы дурень, — процедил Герхард.
— Оставьте эти глупости, Сальвестро, — сказал Йорг. Затем более мягко добавил: — Разве вы забыли, как мы разговаривали сегодня утром?
— Спросите его, почему он оказался здесь в такой час. Вот о чем спросите, — сказал Герхард.
— Ничего у меня нет, — сказал Сальвестро.
— Я спрашиваю в последний раз… — начал Йорг.
— Думаете, он на этом остановится? — Герхард поднял серебряные ножны, и Сальвестро метнулся к ним; Ханно сбил его с ног. — Это было в его матрасе.
— Они мои, — запротестовал Сальвестро.
Герхард посмотрел на него сверху вниз.
— Мы вытащили тебя из моря, кормили тебя, одевали, и вот как ты нам отплатил? Ты все тот же дикарь, каким был всегда. Вор! Островитянам следовало утопить тебя при рождении.
— Отдайте это ему, — сказал Йорг холодным и твердым голосом. — А теперь пусть поднимется.
Ханс-Юрген смотрел, как Сальвестро берет ножны и встает. Трое остальных монахов держали языки за зубами.
— Подойдите, — сказал Йорг. Он протянул руку, которая сперва опустилась Сальвестро на голову, но затем мягко скользнула ему на лицо. — Не думайте, что я не смогу вас разгадать, — пробормотал он, хотя казалось, слова эти были обращены главным образом к нему самому. — Мы же не прошли столь долгий путь, чтобы потерпеть здесь неудачу? — Ханс-Юрген видел, что приор изо всех сил пытается держать себя в руках. — Я спрашиваю вас в последний раз…
Сальвестро уже отрицательно мотал головой. Йорг уронил руку, и лицо его ожесточилось.
— Уходите, — сказал Йорг.
— Я вернулся, чтобы… — начал было Сальвестро.
— Убирайтесь! — повысил голос Йорг.
Сальвестро снова начал протестовать, причем черты его, на взгляд Ханса-Юргена, странным образом исказились. Тогда Йорг взорвался, рот его скривился от гнева, и он заревел на несчастного так, словно самое присутствие того внезапно сделалось для приора непереносимым:
— Вон! Вот отсюда, варвар!
Четверо человек видели, как Сальвестро на секунду повесил голову. Когда он снова поднял взгляд, лицо его было таким же непроницаемым, как обычно. Он замешкался у двери, но Йорг не обернулся. В комнате царило молчание. Варвар произвел быстрое, презрительное движение, и ножны залязгали по полу. Ханс-Юрген нагнулся, чтобы их поднять. Когда он выпрямился, Сальвестро уже не было.
Ах, эта обглоданная оленями зелень Ла-Мальяны и Кампо ди Мерло, пушистые и подбитые мехом неровности, травянистые складки и коротко остриженные луга, напоминающие лобковые заросли венецианской куртизанки! Какой дерн! Какая замечательная земля! Днем пропитанная зноем, теперь она воздает за щедрость солнца ночными выделениями теплого воздуха, который окутывает охотничьи угодья земляными испарениями и туманами, темным воздухом и его приятными запахами. Маслянисто-черный медлительный Тибр, изобилующий здесь излучинами, то наступает, то отступает — плывучий крестной ров покинутых бастионов и так никогда и не воздвигнутых зáмковых стен. Там стоит на якоре барка, украшенная флагами, вымпелами и даже папской мантией, готовая послезавтра отправиться вниз по реке, к Остии. Небольшие группы деревьев как будто хитроумно собраны и увязаны в стога великанами. И — чу! — дульцимер.
Или, может быть, цимбалы. Звенящие высокие и низкие ноты плывут и извиваются, угасая и возвращаясь, и самые нежные из этих звуков возвещают завтрашнюю бойню. Окна залы Муз выглядят пластинами сияющего света, высоко подвешенными в темноте, сверкающей гирляндой среди мрака, символом шумливого веселья и простых развлечений. Съежившись от страха в своих рощах и чащах, олени, чувствуя головокружение, дрожат при звуках папского празднества, кролики зарываются в землю, белки карабкаются по деревьям в поисках укрытия. Барсуки вне себя от ужаса. Вот зловещий питон, составленный из запряженных волами обозных телег, на верху которых сидят принадлежащие к обозу прелаты, из швейцарских гвардейцев в зеленой с золотом форме, из лошадей и папской кареты: питон этот вполз сюда две недели назад ради того, чтобы поразвлечься. Сейчас лошади тихонько ржут в недостроенной конюшне, конюхи зарылись в солому, а рабочие, нанятые для завершения верхнего этажа, плотно завернулись в свои рясы и спят сном блаженных, образовав похрапывающее полукольцо вокруг мастерков, веревок, отвесов и кирок — мало ли что случится с инструментом! (Отношения между строителями и конюхами стали притчей во языцех.) Завтра — день безделья, поскольку десятник их в Риме, как и оба его подручных…