Носорог для Папы Римского

Как и предсказывал Гонсалу, заболели и другие матросы, а те, кто уже был болен, начали умирать; к исходу первой недели еще четыре тела были зашиты в мешки и сброшены за борт, чем вся церемония и ограничилась. В вахте дона Франсишку теперь насчитывалось менее тридцати человек, и, глядя на команду, он видел изможденные лица и серую кожу. Те, кто еще способен был работать, двигались апатично и тратили по часу на задания, требовавшие нескольких минут, время от времени впадая в оцепенение и остекленевшими глазами вперяясь в некую точку впереди, которая, казалось, удаляется, а не приближается. На следующий день такие матросы пополняли число больных, а корабль испытывал еще бóльшую нехватку рабочей силы. Дон Франсишку волочил ноги по палубе, изредка выкрикивая приказания матросам своей вахты, которые, прежде чем выполнять их, украдкой бросали взгляд на Эштевана в ожидании подтверждения, пока Тейшейра не начинал опасаться, что у фидалгу случится очередная вспышка гнева. Но ничего такого не случалось: то ли дон Франсишку не замечал всего этого, то ли ему уже было все равно. Это из-за подхода к Сан-Томе, возвещавшего о его небольшом поражении, размышлял Тейшейра. Или же дон Франсишку выжидал благоприятного момента. Надо проверить свою поклажу, говорил он себе. Надо спуститься в трюм, где находились больные матросы и зверь. Осем рассказывал ему, что животное чувствует себя превосходно — исправно поедает тюки сена и соломы, послушно стоит, пока его смотритель втирает ему в шкуру ланолин или выгребает из его загородки навоз. Каждое утро он взбирался на палубу, чтобы опорожнить через борт корзину, доверху наполненную отбросами зверя, и театрально морщился — до чего, мол, тяжелая! — когда встречался взглядом с Тейшейрой. Содержимое корзины сыпалось вниз, словно гравий. Тейшейра наблюдал за всем этим, ел и спал. Их судно продолжало путь, час за часом, лига за лигой, но сама «Ажуда» теперь странным образом от них отдалилась; теперь это был не корабль, требующий их усилий, и находился он не в море, высасывающем из них жизнь. И то и другое было только местами, где это происходило. День за днем они просыпались, чтобы увидеть безоблачное небо, аркой выгнувшееся над ними от горизонта до горизонта, совершенно безразличные к своей судьбе. Один матрос напился морской воды и сошел с ума. Другие заболевали. Корабль, казалось, приутих, а море было спокойным, как посторонний наблюдатель. Недуг поразил только их одних.

Однажды ночью за дверью каюты раздался какой-то звук. Позже Тейшейра вычислил, что это было за пять дней до того, как они увидели землю, хотя сразу после случившегося думал, что это произошло «накануне того, как он заболел», — эти пять дней прошли для него почти неощутимо. Тейшейра лежал у себя в каюте едва ли не в полной темноте — люк иллюминатора захлопнулся, и не было сил, чтобы подняться и открыть его снова. Трудно сказать, спал он или бодрствовал. В памяти все перемешалось или размылось. В дверь к нему негромко постучали — по крайней мере, так ему помнилось. Появился один из матросов, заговоривший на ломаном языке, заменяя многие слова мимикой и жестами. Говорил он шепотом. Тейшейра помнил только одно слово, понятное им обоим, и слово это было «Ганда»: матрос говорил, что его надо поднять на палубу. Было еще что-то, но этого Тейшейра не мог уловить, а матрос испуганно пригибался, чтобы его никто не заметил, и наконец стушевался, когда понял, что большего не добьется. Только тогда Тейшейра его и вспомнил: это был тот матрос, что спорил с Осемом на другой день после шторма. Из-за нехватки еды или же обесцвечивающего лунного света очертания его лица изменились. Он, пошатываясь, вернулся к своей койке, странно обессиленный этой встречей. Во рту ощущался отвратительный металлический привкус. До Тейшейры дошло, что привкус чувствовался там целый день, просто он его до сих пор не замечал. Медленно выдохнув, он принюхался. Запах гниения.

На следующее утро он проснулся, приподнялся, перебросил ноги через край койки и тяжело повалился на пол. Несколько минут он лежал так, испытывая вялое недоумение. Ноги у него словно утратили всякую чувствительность, рукам же недоставало силы, чтобы поднять его. Тейшейра решил было позвать на помощь, но даже на это его не хватило. Какое-то время он так и лежал, а потом уснул снова.