Носорог для Папы Римского

— Я знаю! — Диего в первый раз повысил голос и тут же сморщился, словно тем самым выказал каким-то образом слабость. Он начал говорить спокойнее, рассказывая о последовавших унижениях, о том, как стали держаться от него в стороне равные ему по положению, как ворчали люди, которыми он командовал, наконец, об откомандировании в Рим, где ему пришлось ходить за послом, «как мастиф на привязи», по его выражению. — Суда никакого не было, — сказал он. — За этим проследили Медичи и Кардона. А что до Уха Фернандо, то это весьма уклончивый орган, он крайне разборчив в отношении губ, которым дозволено к нему приближаться, и слов, которые им разрешается произносить. Порой Ухо Фернандо даже становится совершенно глухим. Иногда приходится бить рядом с ним в барабан только для того, чтобы быть услышанным… — Он на мгновение остановился, поглощенный этой мыслью. — И я добьюсь, чтобы меня услышали. Это мое право. — Он поднял голову и улыбнулся, но не Сальвестро или Бернардо, а лежавшей на верхней койке девушке. — Это произойдет перед церковными чиновниками и прислужниками Папы, перед портингальцами, и арагонцами, и кастильцами, и, кто знает, может, даже перед французами? Двое головорезов будут моими свидетелями и адвокатами… Моим адвокатом будет чудовищное животное.

— Эзоду.

Бернардо взглянул вверх, напуганный этим голосом. Девушка неотрывно смотрела на Диего, подперев голову ладонью, без какого-либо выражения на черном лице. Они не сводили друг с друга глаз несколько долгих секунд.

— Эсс-оду-у, — старательно повторил он. — Так она называет Зверя.

— Думаю, — сказал Бернардо. — Думаю, что…

Опять эти черви, пока еще слабосильные, но крепчающие с каждой секундой. Они уже прошли через стадию яблока и приближались по размерам к небольшому кочану капусты, начинали елозить и размножаться и сформировали небольшой авангард, чтобы взобраться вверх по его пищеводу. Бернардо сглотнул, поднялся и снова поспешил к двери. Сальвестро заметил, что на лице у девушки появилась и исчезла слабая улыбка.

— Она знает этого Зверя, — сказал Диего. — Она его видела…

— Она? — Девушка села на койке.

Диего уставился на нее.

— Ее зовут Эусебия, — сказал он. — Или Уссе.

В ответ на это Эусебия-или-Уссе фыркнула, прочищая нос.

— Уссе, — сказала она. — Эусебия годится только для того, чтобы чесать кому-нибудь пятки.

— Уссе, — рассеянно повторил Сальвестро.

«Эусебия» и «Уссе». «Сальвестро» и «Никлот», который был так далеко, так давно, где-то брошенный и потерянный. Для чего годилось имя Сальвестро?

В каюте было тихо, и все движения «Лючии» сводились к убаюкивающему колыханию, содрогания замедлились настолько, что стали напоминать покачивание ведра с водой, осторожно поднимаемого из колодца. Сальвестро погрузился в смутные мысли о своем побеге из Прато, о маленькой девочке, скрывшейся в темноте. Об Узедоме, о том, как он извивался, когда его, свалив с ног, волочили к берегу. О Риме… Был еще какой-то мальчик, плывший в черной воде Ахтервассера, нырявший все глубже и глубже. Это он? Или он тот, кто убегал? Для этого имя Сальвестро годилось.

Взгляд Диего метнулся к двери.

— Это сколько же ему желудков требуется опорожнить?

Сальвестро помотал головой, прогоняя ненужные мысли, и поднялся на ноги.

Снаружи он увидел, как бушприт пересекает тонущий ковчег луны «Лючии», и с кормы ему показалось, что их судно увлекается вниз по длинному белому коридору отраженного света. Мачты были затенены, а все паруса убраны, кроме зарифованного фока, ставшего узкой полоской отсвечивающей парусины. На уступчатой палубе царила путаница острых углов и теней, и сначала Сальвестро подумал, что Бернардо нигде на ней нет. Потом на узком участке палубы между главным люком и полубаком, который находился прямо перед фок-мачтой, но был прикрыт корпусом насоса, он увидел сгорбленную тень, припавшую к полу, словно в попытке спрятаться. Он прищурился, но лунный свет, рассекаемый линями, бросал на скорчившееся тело решетку светотени, которая не давала толком всмотреться. Выглядело все так, будто один человек склонялся над другим, который пытался подняться. Он увидел руку, твердо прижимавшую… что-то. Он напряженно всмотрелся. Голову.

— Эй! — крикнул он, пробираясь вниз, на крышку люка.

Но во время движения что-то ухватило его за лодыжки, с громким глухим ударом опрокинув на палубу. Он оглянулся и увидел большой мешок — возможно, с репой, — бездумно брошенный на палубе. Он снова поднялся на ноги, чтобы добраться до тех двоих, и с вызовом обратился к агрессору:

— Кто ты такой, чтобы…

Бернардо в удивлении обернулся. Он стоял на коленях рядом с кем-то, кто лежал на палубе ничком. Этот кто-то пытался подняться, и в то же время казалось, что он пытался не подниматься. Сквозь его стиснутые зубы прорывалось сдавленное ворчание.

— Это Якопо, — пояснил Бернардо. — Он поранился.

— Ну так перестань наваливаться ему на голову, — велел Сальвестро, потому что Бернардо держал помощника капитана за затылок и не давал ему подняться.

— Не могу, — пробормотал Бернардо. — Он все время пытает встать.