Носорог для Папы Римского

Фария и Папа идут прогулочным шагом, временами останавливаются, беседа их течет плавно, Вич видит их жестикуляцию, выражение лиц, но почему-то никак не может приноровить свой шаг — то отстает, то забегает вперед. Вот он снова их опередил, оглянулся, а те, оказывается, уже степенно развернулись и пошли прочь. Он идет за ними, те останавливаются, он тоже останавливается, они следуют дальше, он тащится за ними.

— Ваше святейшество, его величество дон Маноло поручил мне передать огромную благодарность за ваш дар, — объявляет Фария; они остановились и разглядывают роскошные пионы. — Его величество заказал для него позолоченный футляр, на котором будут начертаны благодарственные слова. Дон Маноло подчеркивает, что он всецело осознает ценность подобного дара.

— Ах, всего лишь побрякушка, — бормочет Папа.

Они уже пересекли по диагонали первую террасу, подошли к изогнутой лестнице на вторую террасу. Фария настаивает:

— Ваш дар бесценен для всей Португалии, это понимают все португальцы — и те, кто сражается против сарацин, и те, кто направляет корабли к далеким Индиям, и скромные селяне, и горожане, и даже те, кто служит здесь, в Риме. Все труженики, все моряки и торговцы, плывущие к дальним берегам Африки и Индий, знают, что их мозолистые руки направляет и поддерживает иная, более могущественная рука. И воплям дикарей не заглушить ваш к ним призыв. И пусть тела их смертны, души их воспаряют на белоснежных крылах…

— Да вы настоящий поэт, — бурчит Папа.

— …этот венец настолько велик, что способен покрыть всю империю. Это золотая стена, защищающая защитников веры. Дон Маноло поручил мне передать вам его признательность, идущую от самого сердца, хотя, признаюсь, речи мои, возможно, чересчур цветисты. Но они лишь подтверждают, что наши обоюдные договоры и согласие пребудут в веках.

— Дон Маноло подкрепил наши соглашения более чем щедро. — Взгляд Папы устремлен вдаль, к вершине холма.

Посол кивает с важным видом.

— Этот дар — всего лишь жалкая попытка выразить нашу благодарность.

— Ваш последний дар пребывает в добром здравии, как и соглашение, которое было им скреплено. Должен признаться, что этот зверь меня просто восхищает. Значит, говорите, пребудут в веках? Или так говорит дон Маноло?

— Он не может ничего просить без разрешения. Он не может просить разрешения, не получив наставления. И он не может искать наставления с пустыми руками.

— А я не могу сравниться с доном Маноло в любезности. И в щедрости — ибо и в том и в другом дон Маноло подобен строителю, на века воздвигающему прекрасный дворец. И разве способен я наставлять такого прекрасного созидателя?

— Короли, как и строители, нуждаются в руководстве, иначе могут они нарушить пропорции и созидаемый ими дворец рухнет под собственной тяжестью…

— Позвольте, ваше святейшество, осведомиться, — встревает в беседу Вич, — отчего ваши секретари не обратили никакого внимания на нашу последнюю петицию, которую мы подали несколько месяцев назад, зато содержание ее стало известно вашим поварам, и она стала предметом насмешек судомоек и поварят, каковые насмешки не далее как неделю назад случайно услышал мой человек, заявивший, что такое обращение с нашей петицией — это политический вопрос, знак нерасположения…

Папа смотрит на посла холодно, а по мере того как Вич, спотыкаясь, неуклюже раскручивает свои построения, взгляд понтифика становится все холоднее. В конце концов Вич запутывается и, покраснев, умолкает. Португальский посол и Папа, в свою очередь, хранят вежливое молчание.

— Так вы говорили о пропорциях? — обращается Папа к дону Жуану.

Они продолжают обмен любезностями, испанский посол молчит и терпит, но фраза об «этих христианах с пустыми руками» окончательно выводит его из себя.

— Черт побери, Фария! — кричит он. — Будь прокляты ваши избитые оскорбления!

— Избитые? Барон Льяури, ну-ка, скажите мне, из скольких рыбачьих лодчонок состоит великий флот Льяури? Умоляю, дон Херонимо, опишите-ка ваши мощеные проспекты да грандиозные дворцы! Соборы и церкви, бесчисленную и бесстрашную армию Льяури…

Папа становится между ними, ладони его сложены, он поворачивается то к одному, то к другому. Речь дона Херонимо становится все более взволнованной, бессвязной, он то и дело сбивается на испанский, и каждое второе его слово — проклятие. На лице Папы — легкое недоумение. С чего это послы так разгорячились?

— Пойдемте, — коротко приказывает он и начинает взбираться по ступеням на вторую террасу; его эскорт умолкает.

Лестница ко второй террасе, растительность на которой выглядит менее ухоженной, чем на первой, идет полукругом, истраченные временем широкие каменные перила также описывают полукруг. Все трое выходят на обширную, мощенную белым камнем площадку, Папа держится слегка в стороне от Фарии и Вича, словно перепалка послов отдалила его от них. Он внимательно смотрит по сторонам, поводя крупной головой.

— В Льяури… — начинает дон Херонимо и тут же умолкает: голос его звучит сейчас даже громче, чем перед этим, эхом отдаваясь от камня.