Носорог для Папы Римского

— Ваши пререкания не могут, конечно, не отразиться и на самом непререкаемом мнении, — замечает Папа, на сей раз обращаясь к обоим. Затем обдумывает каламбур касательно собственной «суетности», но отвергает его. День уже в самом разгаре, и здесь, в садах, он способен абстрагироваться от всего на свете. — Я не слишком силен в географии, — говорит Папа и воздевает руку, заранее отметая возражения Фарии, ибо пока не желает слышать хвалы собственному благоразумию и прозорливости. — Но будьте уверены, что я близко к сердцу принимаю все эти вопросы, касающиеся пропорций и расстояний, и признаю их значимость. — Что это? Кроха благосклонности, брошенная Вичу? Так и есть. — Их сложность пугает всех, кому приходится иметь с ними дело, включая и моих собственных, не слишком одаренных умом чиновников, дон Херонимо. Задержка вызвана отнюдь не обдумыванием шуток, но стремлением обо всем должным образом позаботиться. Я пообещал решить эту проблему, и я ее решу, запомните мои слова, дабы мне больше не пришлось повторяться.

Вот теперь в его голосе слышится явный упрек. Оба посла даже наклонились от усердия, выслушивая эту речь. И вдруг на лицах у них снова появились привычные маски: дон Жуан натянул маску придворного острослова и обольстителя, дон Херонимо — обиженного ребенка. Папа ковыряет землю носком туфли. Голуби хлопают крыльями, скрываются за высокими деревьями в западной стороне. Снова придется заняться стеной, лисы — это плохо, но хорошо, что они разогнали кроликов. Враги и сторонники: они меняются местами, и это неизбежно. Юлий научил его хотя бы этому. Они понуждают его наносить на карту мира границы, разделять земли и океаны, которых сами они никогда не видели и которых, вполне возможно, и не существует. Наследие Борджа.

Шум и грохот еще слышнее. Раздаются удары, говорящие о том, что где-то неподалеку происходит что-то серьезное, но непонятное. Вич приостанавливается, но остальные двое продолжают идти вперед как ни в чем не бывало, словно и не слышат ничего, а его колебания и остановки им словно бы даже неприятны. Он слышит, как трещат кусты и ветки, но живая изгородь здесь высока, выше человеческого роста, и он пока ничего не видит.

— Дон Херонимо? — подгоняет его Папа, шум приближается.

Теперь испанец понимает, куда они его завлекают. Он вспоминает сцену полугодовой давности: балкон, заполненный людьми, под ним — мост, на который уже вступили горделивые барабанщики посольства Д'Акуньи, и кардиналы бросаются поздравлять Фарию, а он, Вич, стоит среди них, униженный и безвольный, меж тем как новый Папа из рода Медичи прямо-таки зачарован грандиозным даром портингальцев — зверем, который выражает снизу свое шутовское почтение.

Значит, зверь. Не могут они его не слышать, однако вида не подают. Что это с ухмылкой Фарии? Она стала явно шире. Папа кивает в ответ на какую-то его реплику. Слышен треск дерева. Они смотрят на него, ждут. На мгновение воцаряется тишина, а потом раздается такой пронзительный крик, что даже уши закладывает.

Деревья расступаются, и вот он снова перед ним, на этот раз — даже над ним, огромный, словно дом. Вич смотрит вверх: прямо у него над головой — голова вопящего монстра. У зверя есть зубы, два огромных белых клыка, торчащих из морды, пасть разверста, а носа нет, вместо него какой-то непристойный орган, мускулистый отросток, которым зверь вскидывает дерево. Посол отступает назад, меж тем как дерево взмывает у них над головами, словно дубинка. Слева, прямо из кустов, выскакивает маленький смуглый человечек в плохо подогнанной ливрее. Человечек непонятно зачем держит в руках короткую, но толстенную цепь. Доносится голос Папы: понтифик к кому-то обращается. К кому? Да, видимо, к самому зверю.

— Ганнон! Ганнон! На колени!

Дон Херонимо слышит, что Фария больше не отпускает смешков — он хохочет во всю глотку. Тот балкон, эти сады, невзрачный смотритель, его хозяин и, самое главное, зверь: его отложенные переговоры, его провал, честь Фернандо и замаячившая перед ним собственная опала. Папа жестом отсылает смотрителя. Дон Жуан в восторге поворачивается к нему. Ну разве это не замечательно? Дар, даритель и тот, кого одарили. И какова его, Вича, роль в этой мизансцене? Зверь покачнулся, но на колени все-таки не встал. Папа пожал плечами.

— Ганнон так одинок, — жалуется он.

Зверь раз-другой мотает головой и в конце концов, увлекаемый инерцией собственного движения, поворачивается и неторопливо шествует обратно в подлесок. Деревце, которым он размахивал, серая туша вламывается в кустарник, слышится удаляющийся треск.

— Ваше святейшество, к вопросу о наших… разногласиях с послом, — осторожно напоминает Фария.