Ностальгия

Сижу в сырой полутьме, безучастно уставившись через прутья на некрашеную коридорную стену. Туда-сюда продолжают водить арестованных. Да тут у них целый конвейер! Поточное производство. Слышу знакомый голос. Показалось? Нет, точно знакомый.

– С арестованными говорить не положено, сэр, – сообщает кому-то охранник.

– На положено член положен, – отвечает ему Гус. – Уйди с дороги, сынок, пока я тебе твои яйца в уши не забил. Чего уставился? Сегодня там, завтра тут. Никто не застрахован. Посторонись.

Часовой сдается. Оглядывается по сторонам.

– Только недолго, сэр. Ничего не передавать.

– Учи ученого... Ну что, Француз? Опять в говне по шею?

– И я рад тебя видеть, Гус, – улыбаюсь я.

– Штрафбат?

– Ага. Год первой категории.

– Это жопа, чувак, – резюмирует Гус.

– Я знаю, дружище.

– Бабу твою в два-два перевели. Железная девка.

– Цела хоть?

– Тьфу-тьфу. Твоих пораскидали, кто остался. Я их найду. И подругу твою тоже.

– Ей не говори. Просто привет передай, больше ничего не говори.

– Как будто сама не узнает. На вот, пригодится, – он достает из-за пазухи блок сигарет и сует сквозь решетку.

– Я же не курю.

– Бери, там все курят. Пригодится. – И часовому: – Ты не видел ничего, понял?

– Понял...

– Спасибо, что забежал, Гус.

– Да все путем будет, Француз. Ты везучий, сукин сын. Может и выберешься.

– Удачи тебе, Эрнесто.

– И тебе семь футов, амиго...

–2–

Времена, когда свежеиспеченных штрафников, приучая к новому для них статусу, неделями держали стоя по колено в ледяной воде в бетонном колодце, канули в Лету. Больше никаких издевательств и насилия над личностью. Не в прифронтовой полосе, это точно.

– Значит так, солдат, – втолковывает мне усталый топ-сержант в возрасте, – забудь, кем ты был раньше. Все свои заслуги и звания забудь. Удаль свою и дурь. Кем ты был, морпехом? Тем более прижми задницу. Тут все равны, как перед богом. Отлучка без разрешения далее пятидесяти метров от расположения наказывается болью. Драки, неуставные отношения, крамольные речи – тоже. Невыполнение распоряжения – болью. Нерадивость по службе – болью. Чтобы ты перестал ухмыляться, дружище, я покажу, что это такое.

Сержант щелкает кнопками на небольшом пульте на рукаве своей брони.

– Присядь-ка, солдат, – требует он и тычет пальцем в рукав.

Жгучая лава окутывает меня со всех сторон. Я вдыхаю воздух, но вместо него в легкие течет расплавленный свинец. Боль разрывает меня на кусочки. Расчленяет тело. Раскладывает по полочкам мои органы. Трещат от огня пересохшие кости. Я в океане огня. В сердце звезды. Я горю внутри и снаружи и никак не могу сгореть полностью, осыпаясь пеплом, я снова поднимаюсь во плоти, чтобы снова окутаться пламенем. Нет мыслей. Нет воли. Тело – пучки раскаленных добела струн. Вой раскаленного ветра в ушах. Свет врывается в глаза ледяным потоком. Я с хлюпаньем втягиваю живительный воздух, прерывая вой. Дрожат ноги. Горит грудь. В глазах красное мельтешение. Я судорожно дышу, скорчившись на стуле.

– Теперь понятно, что я имел ввиду, солдат?

– Так точно, сэр! – я неуклюже вытягиваюсь «смирно».

– Ты станешь идеальным солдатом. Ты выучишь устав назубок и без всяких там гипноштучек. Ты будешь в бой ходить так, что твои друзья-морпехи обоссутся от зависти.

– Так точно, сэр!

– Остальное тебе взводный расскажет. Твой командир взвода – рядовой Краев. Третий взвод роты «Альфа». По плацу направо, третья палатка – столовая. Найдешь командира там. Сейчас как раз обед по распорядку. Двигай.

– Есть, сэр!

– У нас тут все передвижения только бегом, – говорит топ мне вдогонку.

Плац – просто выровненная вручную и посыпанная щебенкой грунтовая площадка. На бегу представляю, сколько усилий приложили штрафники, чтобы обустроить среди развалин свой временный лагерь. Края плаца выровнены, как по ниточке. Кругом ни соринки, палатки натянуты так, что не найти и морщинки. И никаких ожидаемых вышек с охраной. Хотя зачем они? Наши «пауки» – универсальные штучки. Сержант только что продемонстрировал мне, на что они способны.

Строй сосредоточенных бойцов без оружия пересекает плац с другой стороны. Останавливается у столовой. По одному бойцы исчезают внутри. Дождавшись, пока последний окажется внутри, вхожу следом. Три длинных стола, окруженные легкими складными лавками. Бойцы чинно сидят и дожидаются, пока дежурные по столу раскидают по пластиковым мискам хавку – брикеты универсального полевого рациона. Потом складывают руки перед собой, как примерные детишки и начинают читать молитву. Комбинезоны у всех потрепанные, но чистые и выглаженные, словно только что из прачечной. Отмечаю численность отделений – пять-шесть человек, не больше. Что-то не нравится мне в этой арифметике. Все сосредоточенно смотрят в столешницу перед собой.

– Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое;

Да приидет Царствие Твое;

Да будет воля Твоя и на земле, как на небе;

Хлеб наш насущный дай нам на сей день;

И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим;

И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.

Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки.