Ностальгия по чужбине. Книга первая

Хотя я уже была гражданкой США с некоторым стажем, проблемы, заставившие меня сорваться с насиженного места и лететь одиннадцать часов с чужим паспортом и неродной внешностью на другой конец света не имели ничего общего с типично американскими проблемами. В той стране, где я жила с семьдесят восьмого года, серьезными жизненными затруднениями считали подозрительно протяжное гудение водопроводной трубы в ванной, неровно подстриженный газон перед домом, как следствие нерадивости садовника, недостаточная пунктуальность мальчика-почтальона, на десять минут позже обычного зашвырнувшего утреннюю газету к вашим дверям… Кто знает, возможно, есть такие острые углы, которые можно обойти с помощью американского паспорта. Но только не мою долбаную судьбу, которая, очевидно, совершенно не разбираясь в типах гражданства, ринулась преследовать меня так плотно и безжалостно, словно я по-прежнему жила в Советском Союзе, и не было в помине тех восьми лет, когда самой серьезной проблемой был неровно подстриженный газон у дома… Мой муж лежал без сознания в реанимации, над моими детьми нависла реальная угроза расправы, сама я была главным источником нахлынувших бед, и все эти тридцать три несчастья свалились на меня в течение каких-то нескольких дней…

— Мадам, я слушаю вас!..

— Простите, я задумалась… — Тряхнув головой, я обнаружила, что стою у окошечка аэропортовского пункта обмена валюты. — Поменяйте мне, пожалуйста, пятьсот долларов…

Тонкие пальчики молоденькой шатенки с шеей несостоявшейся балерины заучено пересчитывали мои деньги, что-то вписывали в декларацию, чарующе колдовали над розовато-сиреневыми швейцарскими франками с серебряным обрезом, а мои мысли, в такт движения девичьих пальчиков, также ПУНКТИРНО мелькали и шелестели.

…Зачем мне эти франки? И эта загадочная встреча на лестнице перед монастырем Сакре-Кер? И вообще весь этот маскарад?.. Билетные кассы напротив, очередей в этом мире банкиров, часов и горького шоколада не бывает… Надо просто купить билет на ближайший рейс в Москву, схватить в Шереметьево такси, заплатить небритому водиле долларами, чтобы гнал даже на красный, и мчаться на Лубянку, на родную до почечных колик площадь Дзержинского… А там, ломясь в двери, требовать самого главного начальника, колотить себя в грудь, доказывая и клянясь маминым здоровьем, что хочешь срочно сообщить нечто невероятно важное для государственной безопасности замечательной и неповторимой Страны Советов… А потом упасть ему в ноги и орать во нею силу пока еще не отбитых легких: «Я — Мальцева!.. Валентина Васильевна Мальцева!! Вы меня искали, родные товарищи чекисты?.. Так мог она, я! Вам нужно оторвать мне голову?.. Изменить пол?.. Назначить уборщицей в газету „Утро Колымы“? Запустить на орбиту в рамках советско-монгольского космического эксперимента?.. Так не утруждайте себя, соотечественники мои ненаглядные, я сама пришла!.. Да, догадалась, да почувствовала!.. А как не догадаться?! Ведь вы так ясно, как умеете ТОЛЬКО вы, дали мне понять, что хотите этого… Ну и делайте со мной все, что задумали, братья по классу!.. Только, умоляю, не трогайте моих детей. Не стреляйте в моего мужа!.. Ведь вам нужна я…»

— Ваши франки, мадам…

Механически сунув деньги в сумку, я направилась к билетным кассам. По пути взгляд остановился на черном информационном табло, где красными буковками, мелькая и ритмично пощелкивая, обозначались рейсы прибытия и отправления. Лондон… Дакар… Бангкок… Неаполь… Токио… Москва… Авиакомпания «Аэрофлот». До вылета оставался вагон времени — почти три часа. Мое сердце рвалось к билетной стойке, но ноги, разом отяжелев и наотрез отказавшись подчиняться, будто приросли к мраморным плитам…

Все происходившее со мной в те страшные минуты я воспринимала как бы со стороны, словно была это вовсе не я, а кто-то другая, абсолютно посторонняя, незнакомая женщина. Я будто смотрела телепередачу со скверным изображением, в которой высокая брюнетка в синем утепленном плаще с дорожной сумкой через плечо стоит в центре цюрихского терминала… Открытое, почти без грима, лицо передает самое настоящее (профессиональный прозаик написал бы «лермонтовское») смятение души. Высокий лоб изборожден несколькими глубокими, старушечьими морщинами. Губы прикушены. Глаза застыли в одной точке. Мучительная борьба с собой настолько очевидна, что не может не вызвать сочу…

— Простите, я могу чем-нибудь помочь вам?

— Что вы сказали?..

Изображение на телеэкране дернулось, остановилось и, мигнув напоследок, выключилось. В ту же секунду я почувствовала, как оживают мои ноги. Ко мне вновь вернулась способность реагировать и передвигаться.

— Вам нехорошо, мадам?..

Высокий пожилой мужчина в роскошной широкополой шляпе, с огромной изогнутой трубкой, зажатой в подозрительно белых, молодых зубах, участливо держал меня за локоть, пытаясь вложить в этот акт гражданского сострадания все цивилизованность и корректность западного человека.

— Спасибо… — пробормотала я, осторожно, чтобы не обидеть мужчину в его лучших побуждениях, высвобождая свой локоть. — Уже прошло…