Ностальгия по чужбине. Книга вторая

Все-таки, профессиональная выучка кадровой шпионки в сочетании с неистребимой женской природой, требующей в любой ситуации знать, как именно ты выглядишь со стороны — великая вещь! Мгновенно оценив в зеркале свой растрепанный внешний вид, Паулина делала глубокий вздох и… тут же предо мной предстала прежняя античная красавица без возраста — холодная, надменная и недоступная. Как сиамская кошка с пронзительно синими глазами, которая только что, задрав хвост трубой и сверкая глазами, была готова вцепиться в мою руку мертвой хваткой, она вдруг свернулась ласковым пушистым клубком и промурлыкала:

— Если ты хочешь подкраситься, я могу ее достать.

— Да нет, я, пожалуй, уже не успею.

— И все-таки, — как ни в чем не бывало, продолжала Паулина, — твоя реакция на предстоящую поездку меня удивляет.

— Почему же? — Стараясь не спровоцировать вторую волну скандала, я тщательно выбривала из своей речи тончайшие волоски язвительности.

— Насколько я помню иудейские законы, Израиль, дорогая, и есть твоя доисторическая родина…

— Ага, — я постаралась вложить в это согласие как можно больше оптимизма. — В Советском Союзе мне об этом время от времени напоминали… Причем очень тактично, Паулина. Очевидно, просто не хотели меня обижать…

— Но ты им не верила, верно?

— Не верила во что?

— В то, что они хотели тебя обидеть.

— Иногда мне казалось, что они сами обижены…

— Кем обижены? Тобой?

— Богом.

— Не любишь бывшую родину?

— Знаете, Паулина, я что-то совсем запуталась в последнее время в этих своих родинах… То ни одной не была нужна, то вдруг — сразу трем.

— Но по разным причинам, — уточнила Паулина и сурово нацелила мне в грудь указательный палец.

— Простите за непарламентское выражение, Паулина, а не один хрен?

— Не кощунствуй, Валентина!

— Да Бог с вами!.. — Меня аж передернуло от вопиющей несправедливости и толстокожести моей опекунши. — В конце концов, я ведь не выбросилась из окна, не устроила истерики, а послушно возвращаюсь на родину! Причем, обратите внимание, без каких-либо личных просьб о защите в адрес правительства США. Я возвращаюсь в строгом соответствии с традициями моего несчастного и гонимого народа…

— То есть, как это?

— Кружным путем, с подложными документами, в рубище хронической неудачницы и посыпав голову пеплом.

— А последнее ты когда успела?

— Когда подписывала обязательство работать на Моссад…

— И все-таки на родину, — примирительно пробормотала Паулина, аккуратно поправляя ресницу ногтем указательного пальца.

— Неужели завидуете? — усмехнулась я.

— А что, заметно?

— А чему тут завидовать, Паулина?

— В этом вся ты, Валечка, — вздохнула Паулина, укоризненно покачав идеально уложенной прической. — Всего одним вопросом ты умудрилась влезть в самую суть неразрешимых противоречий славянской души!

— Вы в самом деле считаете себя славянкой?..

Погасив скандал, я подсознательно прибегала к отчаянным мерам, лишь бы оттянуть неизбежный финал этого никчемного препирательства. К тому моменту я уже отчетливо понимала, что НЕ ХОЧУ лететь в Израиль. Даже не сомневаясь в том, что ритуал посыпания головы пеплом официально аннулирован представителем ЦРУ. Я просто не хотела туда лететь. Без всяких причин. Как грязнуля, который отказывается от мыла и мочалки не потому, что ему не нравится быть чистым — просто мысль, что отныне его станут ПРИНУЖДАТЬ регулярно принимать душ, кажется ему невыносимой…

— Мы еще вернемся к вопросу о моей национальной самоидентификации, — негромко обронила Паулина и шагнула к двери. — Возможно, даже в самолете. Если, конечно, он не улетит без нас, милая Валечка…

Я еще раз вздохнула и, преодолевая внутреннее сопротивление, взялась за кожаные ручки саквояжа.

Родина настоятельно звала меня к себе. И при этом просила мраморными устами Паулины на свидание не опаздывать…

* * *

По мере того, как произвольно, время от времени и без какой-либо системы пополнялся мой опыт ВЫНУЖДЕННОГО общения со шпионами разных национальностей, вероисповеданий и политических убеждений, я, по всем законам этого бессмертного жанра, должна была постепенно превратиться хоть в какое-то подобие профессионала. Впрочем, вывод этот, во-первых, поверхностный, а, во-вторых — сугубо теоретический. Поскольку на практике ничего подобного со мной не происходило и произойти не могло. Конечно, чему-то меня учили. Мало того, я даже извлекла для себя кое-какие уроки. Но их примитивность была настолько очевидной, что особенно гордиться мне было нечем и не перед кем. С таким же успехом, человек, который едва не утонул на диком пляже, дает себе слово плавать впредь только в специально отведенных для этого местах. Из чего, кстати, вовсе не вытекает, что на этом самом специально отведенном месте его не подстерегает угроза угодить в воронку или вследствие тривиальной судороги превратиться в рыбий корм.