Ностальящее. Собрание наблюдений

Снег, как павлин в саду — цветной, с хвостом,
с фонтанчиком и женскими глазами.
Рябиною синеет красный холм
Михайловский…
Михайловский готический коралл!
…Мальтийский шар, Лопухиной колор…
А снег идет в саду, простой и пестрый…
свеж и золотист,
И скоро он стемнеет за решеткой.
Зажжется рядом невских волн узор,
как радуг ряд! Голов орлиных злато
уж оживет! И статуй струнный хор
руками нарисует свод заката,
и ход светил, и как они зажглись,
и пасмурный, вечерний рог горений!

Соснора действительно «разлагает» белый (снег!) на все цвета радуги, снег для него содержит в себе «павлина с хвостом» да еще с женскими глазами! Поэтому белый для поэта (снег) — «дивный гений».

Пышно цветут цвета Петербурга в роскошестве палитры Евгения Рейна:

Дымный закат разливает кагор
над островами.
Ярче малины слащеная муть…

(«Рынок Андреевский, сквер и собор…»)

И это — при том, что Рейн вообще старается избегать эпитетов! Но genius loci требует своих цветов:

…как регата под розой заката…
огранка
янтарного чистого зноя…
Темнотою зеркал…
…в твою золотую кабину…

(«Елисеевский»)

Продуманны и «отборочны» цвета родного города в стихах Иосифа Бродского. Есть у него удивительное по «раздвоению» точки зрения и «вненаходимости» автора стихотворение «Рождественский романс», действие которого разворачивается и в Ленинграде, и в Москве (в присутствии двух голосов: Александровского сада, что в Питере, и Ордынки, что в Москве), соединенных «полночным поездом» — «красной стрелой» со снежинками, дрожащими на вагоне, с «красными» ладонями (от мороза, без перчаток), которые «бледный ветер / обтянет». Красный- отрицательный цвет («кирпичного надсада»).

В первой строфе появляется и

Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый <…>
на розу желтую похожий.

Желтая роза — желто-золотой цвет прямо или косвенно обозначен несколько раз: «желтая лестница», «мед огней вечерних», «ночной пирог», «сладкая халва» (и пироги, и халва тоже имеют золотистый цвет)[47]. Этот желто-золотой цвет сочельника, Нового года, плывет «по темно-синей волне средь моря городского». В стихотворении Бродского возникает петербургский цветовой канон, золотое и темно-синее, — вспомним Державина: «на темно-голубом эфире / Златая плавала луна» (и у Бродского — «плывет… ночной кораблик негасимый… на розу желтую похожий»). Бродский восстанавливает, реставрирует и оживляет истинно петербургскую колористику[48], отзываясь на голос высоко ценимого им Державина (Бродский делал это неоднократно, — в данном случае отмечу колористическую связь).

(Самое любопытное — святого Петра в Средние века художники изображали в золотых одеждах, держащим в руке золотую розу[49].)

Современная поэзия города с ее цветомузыкой — материал уже для следующих заметок и наблюдений. Продолжение следует — прежде всего в самой петербургской поэзии.

ЗАГАДКА И ТАЙНА ПЕТЕРБУРГСКОГО СТИЛЯ

Известно, что Петербург называли (и называют) «умышленным» городом — не органически возникшим, а выстроенным по определенному плану в связи с идеей будущего города. Тем не менее, несмотря на эту «умышленность», на вполне рациональное возникновение Санкт-Петербурга, его соответствие определенному замыслу («Здесь будет город заложен / Назло надменному соседу») и в деталях продуманному плану, город в литературной классике получил определение «фантастического».

Знаменитое определение города как «фантастического» впервые появляется у Достоевского в повести «Слабое сердце», а дальше восприятие Петербурга как некоего «фантастического сна» на грани реальности проходит через все «петербургские» тексты писателя — «Петербургские сновидения в стихах и прозе», «Преступление и наказание», «Подросток», «Идиот».

Сам стиль Достоевского, его творческую манеру называют «фантастическим реализмом». В этом определении-оксюмороне, на мой взгляд, как в зеркале отражается и стиль самого города — соединяющий рациональность («умышленность») и фантастичность.