Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I

Первая военная зима в нашем селе была помечена ещё одним характерным веяньем времени: мужское население сделало попытку приобщиться к воинскому обучению – видимо, пришло такое указание от областного руководства. На северо-восточной окраине села, где начиналась тундра, отделявшая Зимник от Летника, и где находились колхозный скотный двор и сельская баня (кстати, очень добротно сделанная, опрятная и с хорошей парной), была очищена от снега площадка под небольшой учебный плац, а плотники изготовили из досок макеты винтовок в натуральную величину, снарядив их самодельными штыками из толстой проволоки, с заострёнными, как и положено, концами. Моему отцу было поручено руководить обучением. Собственно, учебная программа была довольно примитивная: штыком коли, прикладом бей! Два-три воскресных дня молодые, в основном, мужики и парни предпризывного возраста шагали строем по периметру этого плаца и на потеху всей сельской детворе потрошили проволочными штыками деревянных винтовок набитые сеном мешки, развешанные на кольях. А вскорости эти «воинские университеты» закончились сами собой, так как загуляли надолго январско-февральские пурги и намели на рукотворном плацу двухметровые сугробы. Да и у людей пропала уже охота заниматься таким несерьёзным делом. Тем более, что на селе и зимой было работы невпроворот: и дрова надо готовить, и сено подвозить, да и рыбалкой не прекращали заниматься.

На том месте, где Большой и Малый Вилюи, сливаясь, давали начало Протоке Вилюйки, каждую зиму рыбаки ставили большой вентерь, обеспечивая свежей рыбой всё село и 77-ю береговую батарею. Часто и я с отцом ездил на собачьей упряжке на выборку этого вентеря. Когда вытаскивали из майны на лёд тяжелую мотню вентеря и раскрывали её будто гигантский кисет, на лёд высыпалась вяло шевелящаяся груда разнорыбицы. В основном это была, конечно, жёлтобокая навага и корюшка, от которой источался острый аромат свежих, будто только что с грядки, огурцов. Но была и селёдка, и мелкая камбала. Часть улова обычно забирали матросы с батареи, а остальное разбирали по домам односельчане. Вкус и аромат этой свежей, жареной или варенной в ухе, наваги или корюшки навсегда запечатлелся в памяти. А какие вкуснейшие оладушки из наважьей икры жарила обычно зимой мама! Нигде и никогда я больше не едал такого чудного блюда – только зимой и только из выловленной сегодня или вчера рыбы получаются такие вкуснейшие жёлтенькие оладушки. Кстати, там, у этого большого вентеря, вытащенного на лёд с очередным уловом, от матросов-батарейцев мы узнали первую радостную весть с фронта: немцев погнали от Москвы! Как ликовали мы все тогда – это, наверное, не передать словами даже.

Да, тот западный фронт, где решалась судьба всей нашей страны, находился от нас за десять тысяч вёрст, но мы и тут, на Камчатке, на самом краешке русской земли, всем сердцем и душой были рядом с защитниками Отечества там, на огненной передовой. А ещё мы знали, что совсем рядом с нами, на Курилах, затаился до времени другой наш давний враг. На японских военных базах, расположенных на Курильских островах, в то самое время находилось не менее восьмидесяти тысяч солдат. Только на двух самых северных островах Шумшу и Парамушир (мы их тогда ещё называли на японский лад как Симусю и Парамусир) находились две крупные военно-морские базы Японии – Катаока и Касивабара. Расположенные друг против друга и разделённые всего двумя-пятью километрами Второго Курильского пролива, они по сути являлись единой ключевой позицией японских войск абсолютно рядом с камчатскими берегами. Японское командование считало эти два острова неприступными для любого противника. И в самом деле, по всей линии побережья этих двух островов руками китайских военнопленных и насильно привезённых рабочих из оккупированной японцами Кореи была сооружена густая сеть артиллерийских огневых позиций, дотов и дзотов, противотанковых рвов и эскарпов, окопов и траншей по всем требованиям фортификационной науки.