Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II

Как-то незаметно я вообще вошёл во вкус редакторской профессии, и она мне всё больше нравилась. Мои материалы, например, и раньше, ещё в Лесозаводске, никто не редактировал – с той самой поры, как только я вышел из-под опеки Худолея после упомянутого мною выше скандала с ним. А тут я уже сам правил материалы работников редакции, планировал и контролировал работу сотрудников. И был я тут довольно строгим редактором, не терпящим пустозвонства, неряшливости, засушивания языка подготовленных к публикации текстов, не говоря уже о неточностях, ошибках, тем более о грубейшей безграмотности. Кредо моё было таким: уж если ты нарёк себя журналистом-профессионалом, то и писать должен на соответствующем уровне. Простить все перечисленные выше огрехи и помочь выправить косноязычие текста можно только не профессионалу, простому рабочему или служащему, даже чиновнику любого ранга, но штатному работнику такое совершенно недопустимо по определению. И здесь уж я никому не давал поблажек. Требования такие дисциплинировали сотрудников должным образом, понуждали их более внимательно относиться к раскрытию темы и особенно к языку изложения.

Где-то в середине зимы к нам в редакцию пришёл начинающий, как объяснили мне коллеги, удэгейский писатель Николай Семёнович Дункай. Жил он в то время в одном из сёл в долине реки Аввакумовки, в Новониколаевке или в Михайловке – не помню уже, среди близких ему по национальности сородичей тазов, в очередной раз женившись на местной аборигенке, вроде бы даже учительствовал там. Был он тогда совсем ещё молод, но довольно амбициозен. Принёс он для публикации одну из своих сказок. Прочитав её, я пришёл к выводу, что ему не откажешь в способностях фантазирования и элементах образного мышления. Но всё это было изложено самым неудобоваримым языковым стилем. И всё же я взял эту сказку, её терпеливо выправил и опубликовал в газете за подписью этого незнакомого мне ещё тогда национального писателя. А через неделю он прислал по почте ещё одну свою сказку и в таком же тяжеловесном исполнении. И её я привёл в божеский вид и напечатал в очередном номере. В третий раз он принёс лично мне сразу две длинные сказки, также безобразно написанные – естественно, я имею в виду совсем и не только каллиграфию автора. В его же присутствии я бегло, насколько позволял его неровный почерк, прочитал обе сказки, посмотрел на его самодовольную и, как мне показалось даже, надменную физиономию и сказал примерно следующее, едва сдерживая закипающее негодование:

– Дорогой Николай Семёнович, – я выправил и напечатал две твои сказки, но ты даже не заметил, почему они совсем не похожи на оригиналы. Ты даже не подумал об этом и не сделал правильных выводов. А ты ведь считаешь себя писателем, а пишешь… Только по тайге ходят не по дорогам, а по их направлениям, по кочкам и через завалы бурелома. А писатель, как мне кажется, прежде всего должен уважать читателя, которого он ведёт по выстроенной своей дороге, на которой человек опасается поломать не только ноги, но и голову…

И вернул ему рукописи этих новых сказок со словами:

– Извини, но я не могу их за тебя писать наново. Это ведь всё равно, что за тебя родить твоего дитя. Просто невозможно это сделать…

До сих пор не уверен до конца, правильно ли я отфутболил его тогда. Он обиделся и ушёл. Вторично нам пришлось встретиться только в середине 90-х годов, когда я уже работал в Лучегорске – райцентре Пожарского района Приморья в местной газете «Победа». Он меня, по-видимому, уже и не помнил, а я ему не стал напоминать о наших первых встречах в Ольге. И снова мне пришлось редактировать его сказки и рассказы, даже одну из книжек, кажется, «Скала сокровищ». Но это уже был другой уровень – по-настоящему зрелого национального писателя. И мы с ним стали хорошими друзьями до конца его жизни…

Нет, всё-таки, наверное, правильно я тогда поступил…

4.