Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том III

– Полкан не узнал меня сначала, – заговорил он, его хриплый смех сломал неловкую паузу. – Потом ласкаться начал, старый пёс… А ключ ты на прежнем месте кладёшь…

Полина Андреевна, сняв пальто, присела с другого края стола, посидела так недолго, в задумчивости подперев ладонью щеку. Потом спросила просто, как будто и не было между ними девяти лет разлуки:

– Обедать будем, Петро Алексеевич?

Он облегчённо вздохнул и кивнул головой:

– Перекусить не мешает…

– Не обессудь… Чем богаты… Не ждала ведь, не готовилась…

Он коротко глянул на неё, но тут же опустил глаза долу.

– Ладно уж…

– Не ждала, – ровным бесстрастным голосом повторила она.

– И то правда, – угрюмо повторил он. – Девять лет – не девять дней…

– Девять лет не девять дней, – как эхо повторила она за ним ничего не выражающим голосом и встала из-за стола.

Она неторопливо ходила по кухне, выходила в сени, хлопала крышкой погреба. На столе появились ломтики солёного подмороженного сала с мясными прожилками, консервированные домашние огурцы и помидоры, холодец и грузди, миска ещё тёплой картошки, горка ломтиков белого хлеба. Всё это она доставала молча, не глядя на Петра. А он следил за её неторопливыми передвижениями по дому насторожённым взглядом и тоже молчал. Снова заговорил лишь тогда, когда она наконец присела на свой стул.

– Под такую закуску грех не выпить, – усмехнулся он криво, искусственно бодрясь, и, нагнувшись, достал из-за ножки стола бутылку водки. – Прихватил по дороге, – торопливо объяснил он, перехватив её усмешливо колючий взгляд.

Она достала из шкафчика над столом маленькие гранёные стопки, пододвинула к нему и как-то непривычно простодушно спросила:

– В городе разве хуже закуска?

– А стопки всё те же…

– У меня пить да бить посуду некому было…

– Да-а…

Он налил водку в стопки до краёв, одну поставил возле её тарелки, другую поднял сам – она чуть подрагивала в его руке.

– За встречу?

Он выжидательно смотрел на Полину Андреевну. Она встрепенулась, взяла свою стопку и глухо повторила:

– За встречу…

И выпила водку до дна, не расплескав ни капли. Никогда так не пила, а тут вот надо ж тебе…

Он с преувеличенной жадностью закусывал, расхваливал снедь, расспрашивал о колхозных делах, о детях. Она равнодушно и односложно отвечала на его хаотические торопливые вопросы. Потом он налил ещё по одной и взглянул на неё пытливо, решительно.

– Прости, Поля, если можешь, – сказал он дрогнувшим голосом. – Я совсем пришёл…

– А та? – вскинула она в удивлении брови.

Он махнул рукой, опустил глаза.

– С ней давно уж не живу. Мотаюсь вот бобылём…

– А работаешь где?

– Рассчитался. Буду проситься в колхоз. Может, примут…

– Старые механизаторы тебя ещё помнят, – убеждённо сказала она. – Ты был хорошим механиком в МТС. Если бы не ушёл в автоколонну…

Он огорчённо вздохнул:

– Окрутила меня девка…

Полина Андреевна насмешливо уколола:

– Она, бедолага, конечно, во всём виновата. А мужики всегда ни при чём…

– Да нет, – поморщился он, – я не то хотел сказать…

Они помолчали. Потом он снова поднял свой стаканчик и взглянул на неё из-под насупленных бровей: его взгляд, пытливый и жалобный, выражал только самоуничижающую мольбу о прощении.

Полина Андреевна не притронулась к своей стопке.

– Тебе уже не двадцать шесть, – сказала она, медленно подбирая слова, – и мне не двадцать… Иди к детям, у них проси прощения – они росли без отца… А я…

Она споткнулась и замолчала, плотно сжав губы.

Пётр резко поставил стопку на стол, расплескав водку по скатерти. Дрожащими пальцами вытянул из пачки папиросу и с жадностью закурил. Потом решительно сорвал с вешалки пальто, шапку и шарф. Полина Андреевна молча следила за его порывистыми движениями. У двери он обернулся и сказал необычно глухо, с дрожью в голосе:

– Хорошо…

Она слышала, как хлопнула дверь в сенях, как радостно завизжал Полкан. Потом еще услышала медленные тяжёлые шаги Петра по дощатому тротуару и дребезжащий стук калитки. Уже не сдерживаемые слёзы хлынули из её глаз. Полина Андреевна уронила голову в ладони и разрыдалась…

3

Короток ноябрьский день. Серые сумерки быстро окутывают село с заснеженными крышами домов, с расплывающимся в морозном тумане сизым дымом из печных труб. Полина Андреевна давно уже управилась с домашними делами и, задумавшись о своём, личном, стояла у расшатанной калитки. Она не пошла ни на ферму, ни к дочери, ни к соседке, не хотелось смотреть и телевизор. Она стояла у калитки и смотрела на яблоневые деревья в пушистой бахроме инея. И ей начинало казаться, что сейчас не холодный заснеженный ноябрь, а тот полузабытый пьянящий май одел деревья в белую свадебную фату.

Из густеющих сумерек с улицы кто-то большой и решительный шагал к калитке, хрипло, с надрывом рыдал под его подошвами подмороженный снег. Он остановился по ту сторону забора, и она узнала его, не разглядев ещё в темноте лица, потому что, хоть и скрывала от себя самой, ждала. Ему навстречу, как было бы всегда в далёком прошлом, распахнула калитку. Но он вошёл не сразу. Потрогал, покачал расшатанную решётчатую дверцу, ворчливо прохрипел:

– Мишка что, починить не может?