Nota Bene. Сборник стихотворений

смерть – это миф. это то, чем пугают в детстве.

у неё нет запаха, нет симптомов.

мы ещё выпьем, когда бродскому стукнет двести.

смерть – это война и мир. третий том.

принято молчать как один, но тебя уговариваю.

смерть – это ласковый мальчик, солёный лоб.

смерть – это винт, сноубол и какое другое варево.

смерть – это как сейчас. смерть – это вовсе нет слов.

а пока ты пьёшь молоко, просыпаешь работу,

улыбаешься мне, несёшь всякий бред,

играешь в мальчишку, любишь субботы,

смерти нет для меня. и для тебя – нет.

как швы

думаешь, больно? тогда посмотри сюда:

прошитый какой-то влиятельной пулей

я тебе больше не сдался. была среда.

твой мегаполис превращался в улей.

снег всё не шёл, я упирался в сталь

немым лицом – придатком головы.

хотел тебе поводырем – не стал.

мы расходились, как наложенные швы

от резкого движенья. снежный ком

покорно таял в шахте пищевода.

я целовал тебя в висок виском

в последний раз. на площади свободы.

нас_всегда

чую тебя спиной, подернутой плавниками,

упрямым хребтом, равномерным подвздошьем.

жизнь превосходит кинутый в небо камень

и скоростью, и ударом. оставить в прошлом –

все равно, что оставить пиджак таксисту.

не похвастаюсь памятью на номера.

на перекрестке диастол-систол

регулировщик сбит насмерть. внутри дыра,

схожая с ней же в сухом колодце.

неоспоримость вреда алкоголя

нас вынуждает начать колоться.

мой циник давно породнился с горем.

убивая в тебе своего близнеца,

нахожу нас чужими, как будда и брут.

но по-прежнему чую изнанкой лица.

навсегда – это слово, которым врут.

блефу-ю, -ешь, -ем

апперкотом в постель со мною уложен

март.

финиш ещё, но уже невозможен

старт.

денег осталось на вечер

плюс взять такси.

крыть твои карты нечем –

без сил.

прошлого много. но гуще твоих

обид

постоянные боли, наркотики, мать их,

спид.

и это всё я, представляешь?

овец до ста

за ночь считаю трижды.

и так устал.

прошлого тени длиннее рельсов

метро.

по крови среди разномастных тельцев

гуляет тромб.

и никак не доходит до сердца.

мой мёртвый

когда этому мёртвому в который раз снится,

как лето сплавляется по течению в осень,

как снег большие камазы привозят,

как по орлятам тоскует орлица.

как его мотоцикл пролетает по чьим-то птенцам,

как они умирают. как умирает он сам.

как его словами разжигают большой костер,

и хароном представляется билетёр.

он силится скинуть тяжёлые руки сна

и возвращается раньше. ещё весна.

из его планов возводится небоскрёб.

и вот ему снится: приходит его черёд.

и бесполезность денег, беспомощность докторов.

обезболенность сушит/ломает рот.

у лабиринта морфея ни дверей, ни ворот.

никогда не проснуться, не выйти, не избежать.

все, как один, по нему скорбят

бесконечно тоскливым “мне очень жаль”.

а я просыпаюсь.

и узнаю в нём себя.

квиты

ты больше не встанешь. я сяду. теперь мы квиты.

понятые, очные ставки, допросы.

спокойные ночи, обмененные на папиросы

«беломор». и кровью заляпан свитер.

одиночество предприимчивей, чем хотела.

ты мне не снишься сороковой день кряду.

а снятся машины, клубы и автострады.

и опознание твоего тела:

её истерика, нашатырь, наконец, «узнала».

сломанный таксофон, деловитый почерк.

мои разговоры с Богом от ночи к ночи

добавляют страстям особенного накала.

а в целом я честно до колик довольна,

что всё получилось без криков и боли.

что воля внутри порождает неволю,

что мой адвокат – лоботряс-алкоголик.

что кончено. всё.

утро

после вскрытия весь мир возликует,

что яд попал изначально в мою слюну

от предутреннего её поцелуя,

который я невозмутимо сглотнул.

не угадают, как было вязко и сонно

ступать в меняющий запах душ.

зато ей припишут связь с пентагоном

и прошлое в мулен руж.

очень скоро ищейки из интерпола

испортят нюх о её следы.

а я буду спать отвратительно голый

в земле, не меняющей температуры воды.

слепота

утро проспит нашпигованный жестью будильник.

моё слово в каждом находит эхо.

люди мечтают, чтобы их полюбили –

я больше провала всегда опасаюсь успеха.

радужку тренирую не отличать друг от друга

молибденовость ночи/электрические гитары;

зрачок – не следить за стрелкой, склоняющей к югу

север, в сединах скрывающий свою старость.

и чтобы слепой как крот, тупик или выстрел –

различал только взмах, а не цвет окровавленной тряпки.

от быка я хочу унаследовать «гибнуть быстро».

от людей – утверждения «всё в порядке».

мир слепых – это молочный привкус горячей кожи,

откровение бронзы, венчающей чью-то трость.

я уверен: за закоптелыми линзами можно

скрыть шрапнель неудач и исходную злость.

стагнация

продолжает писать мне: «тебя люблю»,

если это вмещается в смс.

продолжаю кончать под отменный блюз,

если это имеет какой-то вес.

начинаю предчувствовать пустоту,

ибо время почти выходит.

у неё начинает горчить во рту,

ибо горечь есть вкус свободы.

завершаю роман небольшим костром,

т.е. дань отдаю бумаге.

завершает искать себе новый дом,

т.е. найдя почитателя в праге.

неохотно ложимся в одну постель,

засыпаем, боясь признаться,

что кончилось время для новостей.

и началось – для стагнации.

тссс

когда тебе больно до крика, а потом замолчи… тссс!

так не умеет выть ни одна из волчиц.

чувство, у которого нет берегов, нет границ,