Нова. Да, и Гоморра

— Да. — Она смотрит вниз. Заглядываю ей в лицо, пытаюсь увидеть, какое выражение она прячет. Это улыбка. — Ваша жизнь возвышенна, исполнена славы, а вдобавок у вас есть мы. — Она снова поднимает голову. Лицо ее так и сияет. — Вы парите в небесах, миры вращаются под вами. Вы шагаете через континенты, а мы… — Она повела головой вправо, влево, черные волосы свиваются в кольца на плече плаща. — А мы влачим серую, однообразную жизнь, скованные земным тяготением… и боготворим вас! — И снова смотрит мне прямо в глаза. — Скажете, противоестественно? Влюбиться сразу в целую компанию летающих трупов! — Она вдруг вся так и сгорбилась. — Мне вовсе не нравится жить с комплексом невесомостного сексуального замещения.

— Мне всегда казалось, что это чересчур длинно.

Она отворачивается:

— Мне вовсе не нравится быть фрелкой. Так лучше?

— Тоже не очень. Будь кем-нибудь еще.

— Перверсию не выбирают. У вас их нет и быть не может. Вы свободны от этих проблем. Вот за это я вас и люблю, спейсер. Моя любовь берет начало в страхе полюбить по-настоящему. Разве это не прекрасно? Извращенец замещает недоступное для «нормальной» любви. Гомосексуалист — зеркалом, фетишист — обувью, часами, корсетом. А те, у кого комплекс невесомостного сексуального за…

— Фрелки.[20]

— Фрелки замещают, — она вновь пристально смотрит на меня, — парящим куском мяса.

— Я не обиделся.

— Жаль, я как раз хотела вас обидеть.

— Зачем?

— У вас нет желаний. Вам не понять.

— Продолжайте.

— Я хочу вас потому, что вы не хотите меня. Это наслаждение. Когда кто-то и впрямь испытывает сексуальную тягу к… к нам, мы пугаемся. Интересно, сколько людей до вас ждало вашего появления? Мы — некрофилы. Я уверена, что с вашим появлением осквернители могил исчезли. Да нет, вы этого не поймете… — Она помолчала. — А если б могли понять, я бы не ворошила ногами опавшие листья и не ломала голову, где одолжить шестьдесят лир. — Она переступила через древесный корень, проломившего мостовую. — А как раз такие нынче в Стамбуле расценки.

Мысленно перевожу в доллары.

— Чем дальше на восток, тем все дешевле.

— А знаете, — она отпускает полы плаща, и они расходятся, — вы не такой, как другие. По крайней мере, хотите понять…

Я говорю:

— Если я плюну столько раз, сколько ты говорила это другим спейсерам, ты утонешь.

— Проваливай обратно на свою Луну, ты, кусок мяса. — Она закрыла глаза. — Убирайся на свой Марс. У Юпитера много спутников — там от тебя будет какой-то прок.

— Простите, так где вы живете?

— Вы хотите пойти со мной?

— Подарите мне что-нибудь. Ну что-нибудь такое… не обязательно, чтобы стоило шестьдесят лир. Такое, что вам самой нравится, что вы любите, что для вас хоть что-то значит.

— Нет!

— Но почему?

— Потому что я…

— Потому что вы не хотите расставаться даже с крохотной частичкой своего «я». Все вы, фрелки, такие!

— Вы правда не понимаете, что я не хочу вас покупать?

— Вам не на что меня купить.

— Вы ребенок, — говорит она. — Я люблю вас.

Подходим к воротам парка. Она останавливается. Мы стоим, довольно долго — ветер успевает налететь, пошевелить траву и снова утихнуть.

— Я, — она робко указывает, не вынимая рук из карманов плаща, — я живу вон там.

— Прекрасно, — отвечаю я, — идем.

Она рассказала, что как-то здесь взорвалась газовая магистраль и пламя бушевало до самой пристани, сжигая все на своем пути. Погасили всего за несколько минут, ни одно здание не рухнуло, но облицовка обгорела.

— Здесь живут художники и студенты, — продолжает она (мы как раз пересекаем булыжную мостовую). — Улица Юри-Паша, четырнадцать. На случай, если еще когда-нибудь окажетесь в Стамбуле.

Облупившаяся дверь, рядом сточная канава, полная отбросов.

— Люди творческих профессий часто бывают фрелками, — говорю я, изображая придурка.

— Среди других тоже хватает. — Она входит, придерживая для меня дверь. — Мы просто не очень-то это скрываем.

На площадке первого этажа — портрет Ататюрка. Ее квартира на втором этаже.

— Минутку, только достану ключ…

Марсианские пейзажи! Лунные пейзажи! На мольберте шестифутовый холст: восход Солнца над гребнем лунного кратера. На стенах — копии с обсерверовских фотографий Луны и лощеные лица генералов Международного корпуса спейсеров.

На одном углу стола стопка журналов с фотографиями из жизни спейсеров — такие продаются почти в любом киоске по всему свету. Некоторые всерьез говорят, что их издают для жаждущих приключений подростков. Это они датских не видели. У нее и такие есть, несколько. Полка с книгами по искусству. Над ней шесть футов космоопер в бумажной обложке: «Грех на космической станции № 12», «Донжуан космоса», «Опасная орбита».

— Арак? — спрашивает она. — Узо или перно? Выбирайте. Правда, наливать я буду из одной и той же бутылки. — Она достает стаканы, открывает какой-то шкафчик по пояс высотой, который оказывается холодильником. Ставит поднос с закусками: фруктовый пудинг, рахат-лукум, тушеное мясо.

— А это что?

— Долма. Виноградные листья, фаршированные рисом с кедровыми орешками.

— Как-как это называется?