Нова. Да, и Гоморра

— Мне баталер чек не выдал, — оправдывается Келли. — У меня ни гроша в кармане. Думаю, у баталера на меня зуб… — И пожимает плечами. — Не хочется, но куда денешься, придется подцепить какого-нибудь фрелка с толстым лопатником и как следует с ним подружиться. — Отхлебывает из стакана и только тут замечает, какая тишина вдруг повисла. — Эй, да что с вами со всеми? Что рты-то поразевали? Хотите, косточки посчитаю на ваших нежных и так заботливо сохраняемых от полового созревания телах? Ну ты! — Это уж мне, лично. — Ну что ты корчишь из себя целку? Что вытаращился, сам ни разу не клеил фрелков, что ли?

Начинается.

— Отвали, ничего я не корчу. — Меня охватывает тихое бешенство.

Желание, старое желание.

Тут Бо смеется, и атмосфера разряжается.

— Помню, в последний раз мы были в Стамбуле — примерно за год до моего прихода в этот отряд, — ну вот, помню, идем по Истикляль от площади Таксим. Проходим дешевые киношки — там они подряд, одна за другой, сворачиваем в переулок, он еще весь в цветах, плюнуть негде. Смотрим, а впереди топают еще двое спейсеров. Там рынок, дальше рыбу продают, потом дворик, где апельсины всякие, сладости, морские ежи, капуста, ну, в общем, чего только нет. Но цветы раньше всего. И вдруг видим: какие-то эти спейсеры странные. Форма в порядке, все на месте, не придерешься. Прически — как надо. Ну не врубаемся — в чем тут дело… а потом слышим — разговаривают. Господи, да это же просто мужик и баба, вырядились спейсерами и пытаются клеить фрелков! Представляете, дурят фрелков!

— Ага, — отзывается Лу, — мне тоже такое случалось видеть. В Рио таких полно.

— Ну мы их спокойненько так отвели в тихий переулок и отметелили, — заканчивает Бо.

Келли ставит чайный стакан на стойку.

— От площади Таксим по Истикляль до цветочного переулка? Чего было сразу не сказать, что там фрелки водятся!

Улыбка на лице Келли означала бы, что все в порядке. Но улыбки не было.

— Черт, — говорит Лу, — мне никто никогда не объяснял, где искать. Выхожу на улицу, а фрелки сами меня чуют. Я их на другом конце Пикадилли вижу. Тут дают что-нибудь, кроме чая? И вообще, где у них можно выпить?

Бо усмехается:

— Ты что, не помнишь, в какой мы стране? Правильно, мусульманской. Хотя, знаешь, в конце того самого цветочного переулка полно забегаловок с зелеными дверями и мраморными стойками, там литр пива примерно пятнадцать центов. А еще дальше лотки, где жарят жуков в масле и делают бутерброды со свиной требухой.

— А замечали, как фрелки ее хлещут? В смысле, выпивку… не свиную требуху.

И мы пускаемся в воспоминания. Заканчиваем историей фрелка, которого один спейсер пытался раскрутить, а тот ему: «Чего я люблю — это, во-первых, спейсеры, во-вторых, хорошая драка…»

Весь этот треп лишь паллиативная мера, не лекарство. Даже Мюз понимает: этот день мы проведем не вместе.

Дождь перестал. Мы выходим, садимся на паром до Золотого Рога. Только высадились, Келли с ходу спрашивает, где тут площадь Таксим и как пройти на улицу Истикляль, а ему отвечают, надо ехать на долмуше, потом оказалось, так у них тут маршрутное такси называется, едет, значит, только по одному маршруту, и народу в нем — как селедок в бочке. Зато дешево.

Раньше всех выскакивает Лу, возле моста Ататюрка: захотелось, видите ли, полюбоваться видами Нового города. Бо заприкалывало своими глазами увидеть Долмабахче. А когда Мюз узнает, что всего за пятнадцать центов (лира — пятьдесят курушей по-ихнему) можно попасть в Азию, — Мюз отправляется в Азию.

Я выхожу за мостом. Улица забита машинами. Топаю вдоль троллейбусных проводов, мимо серых мокрых стен Старого города. Бывает так: плачь не плачь, ругайся не ругайся, ничего не поможет. Иногда нужно побыть в одиночестве, потому что одиночество так мучительно.

Долго брожу по узеньким улочкам, где мокрые ослики, мокрые верблюды да женщины в парандже, и по большим, где автобусы, урны и мужчины в деловых костюмах.

Одни люди уставляются на спейсера, другие не уставляются. Некоторые уставляются особым образом, который спейсер научается узнавать через неделю после того, когда в шестнадцать выходит из учебки. Иду я по парку и вдруг вижу: смотрит. А потом поняла, что вижу, и отвернулась.

Ну а я иду не торопясь, гляжу в мокрый асфальт. Она все там же, под низенькой аркой маленькой пустой мечети, никуда не уходит. Прохожу мимо, а тут она и выходит из-под арки во дворик со старинными пушками.

— Извините…

Останавливаюсь.

— Вы не знаете, это церковь Святой Ирины? — (Акцент в ее английском просто очаровательный.) — Я забыла в гостинице путеводитель.

— Извините, я тоже турист.

— А-а-а. — Она улыбается. — А я из Греции. Я подумала, вы турок, вы такой смуглый.

— Американский индеец. — Я чуть-чуть наклоняю голову. Теперь ее очередь делать реверансы.

— Вот как! А я в этом году поступила в Стамбульский университет. А ваша форма… кажется, она означает, что вы… — после некоторой паузы она все-таки решается произнести это слово, — спейсер?

Мне слегка не себе.

— Да.