— Я стояла у смотрового стекла и наблюдала, как открывается дверь матки. Моя дочь выкатилась на подстилку, куда я сложила все орудия и материалы, которые могли ей пригодиться: резцы, молотки, глину, а еще механический множительный аппарат, запрограммированный на любое искажение. Ее протезы были установлены внутриутробно, их крепления регулировались сами, по мере ее роста. Мокрая, в налипших остатках от плодной оболочки, она немедленно завертелась на месте, ловя воздух, толкаясь, падая, ее руки изгибались, на глазах становясь сильнее, взгляд фокусировался, бескостная голова на тонкой шее пульсировала и сотрясалась, дыхало втягивало распыляемые теплые газы, несущие питательные вещества, гормоны и энзимы, которыми я не наделила ее генетически. Она уже начала сочиться желтой слизью — результат избыточного метаболизма, который совершался в ее теле весом не более тридцати фунтов. Ее искусственные конечности изгибались, на мгновение я решила, что присоски не приклеятся к черной пластмассовой поверхности подстилки и ей суждено стать калекой! Но нет, обошлось, она могла передвигаться, могла подтянуть свое тело вперед, к инструментам, глине, дереву, проволоке, стекловолокну и камню. Могла склониться над инструментами и материалами, коснуться их, ощупать — чем и занялась с внезапно пробудившейся жадностью. За минуту с половиной она достигла половой зрелости: кожистая сумка на животе переполнилась и раздулась, обратившись в прозрачный шар. Вены и капилляры подрагивали на мембране. Кажется, за минуту до того, как она достигла предельного размера, она повернула голову ко мне — я вперилась в стекло, обхватив лицо растопыренными пальцами. — (Пальцы Вондрамах в траве — с кольцами и без — были сжаты.) — Она смотрела на меня своими безмерными зелеными глазами… моими глазами. В них было гораздо больше интеллекта, чем в твоих или моих. Ее интеллектуальные способности, развивавшиеся с момента рождения, в девять раз превышали способности обычного человека. Она протянула ко мне суставчатый пластмассовый коготь, и… мне показалось, что она будто взвизгнула. Возможно ли, что гигантский мозг в этой мокрой, клонящейся набок головке на мгновение осознал нашу связь? Ее рот открылся, обнажив мягкие беззубые десны. Оттуда раздалось влажное шипение. Механическая конечность, качнувшись в мою сторону, случайно задела глину, которую я для нее подготовила. Она обернулась, всмотрелась в глину и задумалась. И вот коготь подцепил случайный комок и рассеянным движением слепил из него крохотный шар. Внезапно она выпустила шар, погрузила две другие конечности в мягкую субстанцию, уронила комок и застыла над разрушенным пейзажем — это была ее первая скульптурная композиция. Затем быстро переместила ее на металлический стеллаж, который я приготовила для готовых работ, установила на подставке из оникса, вертя ее по сторонам, разглядывая со всех углов. Никому не понять, о чем поведало моей дочери ее творение или о чем она размышляла, созерцая его. В течение следующих полутора минут она произвела на свет еще шесть ранних, экспериментальных работ, каждая из которых представляла собой комки глины, отделенные от основного куска и разбросанные в произвольном порядке, — всего она создала девять. Две из них ее не устроили, и она смешала их с основным куском. Покончив с этим, она обратилась к множительному аппарату, принцип действия которого, как и принцип действия остальных инструментов, был записан в ее меметосомах. Она мгновенно воспроизвела копию резца из мелкозернистого мрамора, маленького молота из стекловолокна, ножа для глины из бронзы. Законченные скульптуры, которые она расположила на стеллаже, представляли собой копии рядом с оригиналами: резец с резцом, молоток с молотком, нож с ножом — так, чтобы охватить их одним взглядом. Больше инструментов не осталось, но множительный аппарат уже трудился над новой задачей, которую она ему задала. Поскольку места на стеллаже закончились, его сменил стол множительного аппарата внутри электростатических колец. На нем появилась копия ее собственного уродливого перекачанного тельца, исполненная в прозрачном бледном камне: выпученные глаза, лопающийся мочевой пузырь, тонюсенькая шейка и полдюжины протезов. Поначалу я была поражена банальностью этой копии и гадала, для чего она предназначена. Но пока я размышляла, она обрушилась на своего двойника. Отползла назад и снова навалилась на него всей массой, и еще раз. Мои пальцы на стекле вспотели, в горле пересохло. Моя дочь снова обрушилась на собственное объемное изображение. И тут ее мочевой пузырь лопнул, обдав камень мощной струей. Я генетически усовершенствовала железы, которые у нас выделяют желудочный сок, заставив их вырабатывать более едкую кислоту. Она должна была выпускать кислоту крохотной, но мощной струей из сфинктера у основания мочевого пузыря для полировки и тонкой обработки изделий. Но она предпочла воспользоваться ею таким способом — и погибнуть. Статуя вспыхнула, задымилась и покрылась пузырями с одной стороны. Жертвуя собой, моя дочь прижалась к статуе, ее искусственные конечности дергались и сучили на подстилке. Одна из суставчатых ручек отвалилась от мраморного плеча. Она повернула голову и снова посмотрела на меня, зеленые глаза помутнели и вылезли из орбит. Она умерла, создав свое последнее ужасающее творение… впрочем, ей все равно оставалась до смерти пара минут, и она так ослабела, что могла лишь предаваться воспоминаниям о достижениях юности и зрелости.