Нова. Да, и Гоморра

Да, было разрушение.

О Боже! О Боже мой!

И пламя. И смерть, и звуки смерти и пламени.

Был ли Содом уничтожен?

Да, и Гоморра на шесть лиг вокруг. Бежавшая под ней река кипела на улицах. Горы извергали камни на сады. И никто теперь не может там жить.

О мой город! Где мне сыскать другой? Куда мне идти, чтобы обрести дом?

Звездная Станция (Перевод Т. Боровиковой)

Два стекла, пространство между ними заполнено землей, ячейки соединены ходами: в детстве у меня дома была муравьиная колония.

Однажды наши четырех-, пяти- и шестилетки соорудили экологариум из шестифутовых панелей оргстекла и алюминиевых уголков. Его поставили снаружи, на песке.

В одном углу налили лужу воды, и сквозь стенку просматривалась подводная жизнь. Иногда кольчатые черви, буря красноватую землю, проходили рядом со стеклом, и тогда было видно несколько дюймов туннеля. В жару оргстекло потело изнутри и покрывалось каплями конденсата. Круглые листики лакмусовых лиан меняли цвет — с голубого на розовый, с голубого на розовый — по мере того, как по небу проходили облака и кислотность светочувствительной почвы едва заметно варьировала.

Дети выбегали перед рассветом, плюхались голыми животами на прохладный песок, подпирали подбородок руками и вглядывались в полумрак, а тем временем красный жернов Сигмы поднимался над окровавленным морем. Песок багровел, и цветы хрустальных растений казались рубинами в тусклом свете гигантского солнца. Вдали на побережье начинали шептаться джунгли, и где-то рассыпался трелями ани-ворт. Дети хихикали, толкались и подбирались поближе.

Потом Сигма-прим, вторая половина двойной звезды, вспыхивала над водой, как бомба-зажигалка, и алые тучи светлели, переходя к коралловому цвету, к персиковому, к розовой пене. Дети к этому времени уже лежали практически друг у друга на голове. Они походили на кучку медных слитков. Их шевелюры выгорели на солнце — даже у двухлетнего Антони, моего старшего, с волосами черными и курчавыми, как бурлящая нефть (он пошел в мать), пушок на спинке, если присмотреться, был белый.

Все новые и новые дети выходили, присаживались на корточки или становились на коленки, прижав нос к стеклу. Они наблюдали, подобно юным магам, как рождаются, растут, зреют живые существа, как порождают себе подобных. Зачарованные делом собственных рук, дети смотрели на чудо, творящееся в живом музее.

У озерка-лужицы, зарывшись в ил, лежало красное семечко. Как-то вечером, когда белая Сигма-прим села и небо стало фиолетовым, семечко лопнуло и выпустило коричневую личинку длиной с первую фалангу большого пальца Антони и такого же цвета. Личинка пару дней крутилась и извивалась в грязи, а потом заползла на нижнюю ветку ближайшего хрустального растения и бессильно повисла на самом кончике, вниз головой. Бурая плоть твердела, утолщалась, наконец стала блестящей и черной. И как-то утром на глазах у детей ониксовая куколка треснула, и к следующему рассвету за стеклом жужжала летучая ящерица с изумрудными глазами.

— Па, смотри! — кричали дети. — Она хочет вылезти!

Ящерица так стремительно металась, что казалась расплывчатой. Несколько дней она билась о стекло, потом наконец успокоилась и начала ползать среди широких листьев миниатюрных пальм, посаженных для тени.

Когда наступило холодное время года и родители начали дискутировать, следует ли детям носить рубахи — впрочем, они их все равно скидывали максимум через двадцать минут, — самоцветы хрустальных растений померкли, фасетки потеряли прозрачность, и цветы опали тусклыми камешками.

Еще в экологариуме жили маленькие ленивцы размером приблизительно с кулак шестилетнего ребенка, с четырьмя присосками на лапах. Бо́льшую часть времени они проводили, прижавшись бархатными телами к стеклу и с тоской вглядываясь куда-то за горизонт, через пески. Потом двое из них разбухли и ходили так недели три. Сначала мы решили, что это какая-то инфекция. Но однажды вечером заметили две кладки белых бархатных шариков, полускрытых низкими листьями пальм. Теперь родители были заняты и уже не тосковали по воле.

Я помню, что в луже, наполовину торча из воды, лежал камень, поросший мхом, который я раньше видел в лесу и мысленно звал горчичным. Однажды мох выпустил щетку белых волосков. Потом в один прекрасный день дети вдруг притащили к экологариуму всех взрослых, до которых смогли добраться. «Смотрите! Ой, па! Па, ма, смотрите!» Волоски отделились и теперь расхаживали у края воды, «шагая» по мягкой влажной почве то одним кончиком, то другим.